Хрустальная ловушка

Платова Виктория Евгеньевна

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.

Эта глупая фраза вертелась в голове Звягинцева последние два часа.

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.

А ведь он давно мог попросить отпуск и уехать из «Розы ветров» куда-нибудь в Евпаторию, где нет гальки, а есть только песочек — мелкий и золотистый. Именно мелкий и золотистый, несмотря на начало марта. Да, он вполне мог уехать в Евпаторию. Если бы, например, еще месяц назад — или даже две недели, или даже неделю — он подмахнул в администрации цидулку о заслуженном

отдыхе, то теперь бы его не было в «Розе ветров».

Он совершал бы долгие прогулки по пляжу, кормил бы чаек и себя самого хлебом, унесенным из столовой после завтрака. За его столиком обязательно оказались бы милейшие люди, которым и в голову не пришло бы назвать его старым жирным козлом. Он целовал бы женщинам руки (говорят, это производит на них благоприятное впечатление) и разговаривал бы с мужчинами о футболе (это только кажется, что мужчины любят обсуждать женщин; на самом деле мужчины любят обсуждать последний гол Зидана на последнем чемпионате Европы).

У него был бы двухместный номер с соседом-хохлом из какого-нибудь Тернополя. Хохол оказался бы записным националистом, приверженцем лозунга: «Украинецъ. Поки ты спав, москаль зъив твое сало!» Он демонстративно разговаривал бы только на своем хохляцком и делал бы Звягинцеву мелкие гадости.

Но все эти невинные гадости не шли бы ни в какое сравнение с той гадостью, которую на старости лет подсунула Пал Палычу «Роза ветров».

Труп в номере люкс, перед этим меркнет любой хохол.

Труп в номере. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.

И это не просто труп, а труп уважаемого и очень влиятельного человека, прилетевшего в «Розу ветров» только вчера.

Почему он не взял отпуск? Сейчас бы это дерьмо разгребал кто-нибудь другой, а не он, Звягинцев. Ассенизатор из него никакой. Это еще в отделении признавали.

Почему он не взял отпуск?..

…Сегодня, в полвосьмого утра, его разбудил телефонный звонок портье. Путаясь и сбиваясь, портье проблеял в трубку сонному Звягинцеву о страшных криках, которые раздаются в номере люкс. К нему уже поступило несколько звонков от соседей.

— Кто кричит? — спросонья Звягинцев задал самый нелепый вопрос.

Портье сказал, что неизвестно, возможно, постоялица номера Инесса Шмаринова, к которой вчера прилетел муж.

— Это которая с травмами лежит? — уточнил Звягинцев, хотя прекрасно знал: да, та самая.

— Да, та самая, — подтвердил портье.

— И давно кричит?

— Минут пятнадцать не переставая.

Замечательный у нас народ: кто-то орет благим матом пятнадцать минут, а тактичные соседи ограничиваются лишь звонками портье.

— Почему сам не поднялся, Иван?

Портье на другом конце трубки промолчал. Это был риторический вопрос. Иван никогда не поднимался в номера после того, как в прошлом году уже выдвинулся на крики в такой же

номер люкс. Номер занимали «новый русский» с любовницей. «Новый русский» периодически напивался и бил любовницу смертным боем. А когда Иван, дежуривший в тот день и принявший несколько таких же телефонных звонков от разбуженных соседей, поднялся в номер со своим запасным ключом, то едва не получил пулю в лоб.

Избитая до полусмерти любовница от дачи показаний отказалась и наличие пистолета у своего князька категорически отрицала. Пришлось ограничиться почтительным внушением, поклонами и извинениями. С тех самых пор Иван предпочитал не реагировать на подобные вещи.

— Ну и что теперь делать? — спросил Звягинцев у портье.

Ему не хотелось вылезать из кровати.

— Не знаю. Она очень сильно кричит.

— Ладно, — сжалился Звягинцев. — Вызывай пока охрану. Я сейчас подойду.

На сборы ушло несколько минут. Все это сопровождалось громким кряхтением и сетованиями на богатых постояльцев, которые творят бог знает что. Наверняка дело выеденного яйца не стоит, а тут, пожалуйста, бросай свой здоровый сон и отправляйся на поиски компромисса между враждующими сторонами.

Но когда Звягинцев появился в холле отеля и увидел бледное лицо портье, он сразу понял: случилось что-то серьезное.

Бледные толстые губы Ивана мелко дрожали, а в глазах застыло скорбное выражение.

— Что? — настороженно спросил Звягинцев, уж больно не понравилась ему рябь, пробегавшая по гладким, женским щекам Ивана.

— Ребята уже в номере, — просипел Иван, — Радик и Коля…

Радик и Коля были самой тупой парой охранников. В преферанс они тоже играли парой и всегда продувались.

— Ну? — поощрил запинающегося портье Звягинцев.

— Радик уже прозвонился… Там тело.

— Тело?

— Труп! — в отчаянии выдохнул Иван.

— Женщины?

— Мужчины…

— А женщина? Которая кричала?

— Она до сих пор кричит… Только не так, как раньше… Голос сорвала. Ребята не могут ее успокоить… Это Радик сказал.

— Ладно. Я поднимаюсь. А ты свяжись с администрацией… И нашего Айболита тоже вызови. И пробей город, пусть вызывают опергруппу.

— А телефон? — растерянно спросил Иван.

— Мать твою! Свяжись с телефонисткой. Свяжись через коммутатор. Пусть даст тебе телефон областного управления. Ты понял меня?

— Понял, но… Может быть, вам самому?

— Не сейчас. Сейчас я разберусь, что там наверху. — Звягинцев перегнулся через стойку и заглянул в сытые трусливые щеки Ивана. — Ты знаешь, что главное преступление уже совершено?

— Да? — Глаза Ивана закатились, и Звягинцев с трудом успел поймать их блеклый отсвет.

— Самое главное преступление состоит в том, что весь штат на этом гребаном курорте упакован дураками.