Хрустальная сосна
Шрифт:
Находясь в мрачно-сумеречном состоянии, я не сразу услышал, как меня радостно окликнули.
– Женя! Женя!!!…
Я обернулся и увидел, что на меня, тихо улыбаясь, смотрит полная, невысокая молодая женщина с детской коляской. Она казалась абсолютно незнакомой. Я смотрел молча несколько секунд, думая, что она наверняка обозналась. И лишь когда поправила пальцем тонкие металлические очки, я вдруг мгновенно ее узнал. И ощутил укол стыда вместе с удивлением: год назад я узнавал ее по одному лишь хрусту шагов в ночной темноте… Но сейчас она так изменилась, что…
– Женя, а ты нас и не узнал…- сказала Катя.
–
– через силу улыбнулся я, опять ничего не понимая.
– Так вон, - она показала на красную коляску, будто именно ее я мог не заметить.
– Меня и дочку…
– Аа… - безразлично протянул я, абсолютно равнодушный к детям.
– Понятно.
Мне, конечно, стоило спросить, сколько девочке месяцев, какой она родилась и сколько весит сейчас, как спит, ест и не жидко ли какает - выяснить всю эту никому, кроме самой молодой мамаши, не интересную чепуху, которой однако именно они доканывают окружающих. Спросить хоть что-то хотя бы из приличия. Но я меня было такое плохое настроение, что я не смог выдавить пары фраз. Мне была совершенно безразлична сама Катя и тем более - ее недавно родившаяся дочка со всеми жизненными процессами; я был не рад этой случайной встрече, я не был бы рад сейчас никому и ни при каких обстоятельствах. Хотелось лишь одного - поскорее добраться до дома, запереть дверь, напиться и ни о чем больше не думать.
Но Катя продолжала идти рядом, с молчаливой улыбкой покачивая свою коляску. Меня тяготило ее присутствие, но я не мог решиться и свернуть в боковую улицу; это было бы уж слишком грубо.
– Я слышала, ты ушел от нас, - первой нарушила молчание Катя.
– Да, - коротко ответил я.
– И где же ты теперь?
– На вычислительном центре. Перспективная работа и в общем интересная, - добавил я, чтоб избежать дальнейших вопросов.
– И главное, ее можно делать с моей рукой.
Мы еще некоторое время шли молча. Я уже думал - сейчас все-таки попрощаюсь и сверну, и неважно, что Катя будет думать.
– Жень, ты знаешь…- вдруг тихо проговорила она.
– Я все время чувствую свою вину перед тобой. Когда узнала, что тебе пришлось уйти из НИИ, еще больше расстроилась. И мне… Мне кажется, ты должен проклинать судьбу за то, что мы оказались в одном колхозе. И…
– Не надо об этом, - оборвал ее я.
– Все это было давно.
– Нет, правда - меня все время это мучит…
– Я же сказал!
– почти раздраженно повторил я.
– Все прошло. И не думай ни о чем.
– Нет, Женя… Это правда…
– Вот моя остановка, - не в силах больше терпеть, перебил ее я.
– В общем, Катя, рад был тебя встретить… Пока…
– Подожди, Женя!
– Катя неожиданно крепко схватила меня за рукав.
– А почему ты даже не спросил меня, как зовут дочку?
– Да, кстати, а как ее зовут?
– равнодушно спросил я.
– Ее зовут Евгения, - как-то значительно ответила Катя.
– Ну и хорошо, - безразлично ответил я и повторил: - Ну ладно, пока!
– Ее зовут*Евгения*!
– повторила она с особым нажимом.
– Женя, ты что, не понял - ее зовут Евгения!
– Евгения?!
– я остановился, вдруг поняв, что имеется в виду.
– Да, я так решила.
Я молчал; это было совершенно неожиданно; сама Катя уже превратилась для меня в малозначимый и в общем далеко не самый светлый эпизод моей глупой прежней жизни.
–
– И я подумала, что будет справедливо, чтобы и я никогда не могла тебя забыть. Вот поэтому… Не виденная еще мною девочка, словно почувствовав, что речь зашла о ней, вдруг захныкала. Катя наклонилась к коляске, что-то там переложила и перевернула. Невольно, удивляясь себе, я наклонился за ней, посмотреть свою тезку.
Из глубины коляски, из пеленок, одеялец и еще каких-то неумеренно навернутых тряпок, выглядывало маленькое личико с мутными серыми глазками. Крошечная ручка с тоненькими, как вермишель, пальчиками, но уже настоящими ноготками цепко держалась за Катин мизинец.
– Надо же, Евгения - тоже скажешь… - пробормотал я.
А она, выплюнув пустышку, смотрела на меня так, будто уже что-то понимала в этой нашей жизни.
*-*
– Евгения, мать твою… - растерянно повторил я, вслух, стоя у окна на своей кухне.
Я уже как следует выпил водки, и преследовавшая боль вроде отпустила, оставив на душе только привычный осадок безнадежности и еще чего-то. Я смотрел на равнодушную улицу и думал о непостижимой вещи. Как-то странно все получалось. Жизнь вокруг меня рушилась и распадалась; она была уже фактически кончена. Но в то же время, оказывается, чья-то маленькая жизнь продолжалась. И не просто продолжалась, а даже еще только началась. И было совершенно непонятно, как она сложится.
Я выпил еще.
Странно, ей-богу, - думал я.
– А впрочем, может, так и должно быть…
*_Часть четвертая_*
Далекие разрывы петард еле-еле доносились сквозь тройное остекление. Словно синички стучались ко мне своими тонкими черными пальчиками.
Я стоял у окна, бездумно глядя вдаль. Во дворе щелкали взрывы, взвивались разноцветные ракеты. Некоторые поднимались выше дома. Вспыхивали коротко в черноте неба и тут же гасли, осыпаясь бессильными искрами.
А далеко- далеко, за домами и вообще за нашим микрорайоном -на горе, где проходил главный проспект города, на крыше одного из новых банковских зданий пульсировало золотистое число: 2000… Двухтысячный год… Когда-то давно, уже не помню сколько лет назад, мама купила мне игрушечную машинку. По сегодняшним меркам концепт-кар: нечто крылатое и пернатое, глядящее скорее назад, в пятидесятые годы, нежели в будущее. Машина была красного цвета, салон заменяла прозрачная стеклянная полусфера. А на багажнике было выдавлено: "2000". Помню, я спросил - это что, машина, стоит 2000 рублей? Нет, имеется в виду двухтысячный год, ответила мама… Двухтысячный год… Возясь с новой игрушкой - теперь я вспомнил, это происходило где-то в середине шестидесятых - я с трудом подсчитал, что в 2000 году мне исполнится сорок один год… Тогда этот возраст казался нереальным, недостижимым и почти мифическим. Но вот он настал - этот самый двухтысячный. Или миленниум, как его стали называть на дебильный западный манер. И мне уже в самом деле сорок лет, и через полгода даже исполнится сорок один. А я, как ни странно, еще жив…