Хрустальная сосна

Улин Виктор Викторович

–  Научные работники нужны, - вместо меня возразил Славка.
– Но тем не менее, пока экономическая система не позволяет обходиться без нашего труда, мы обязаны ездить в колхоз. Это не нами заведено. Так требует жизнь.

–  Жизнь будет требовать, пока требование выполняется, - неожиданно твердым, жестким и совершенно не похожим на себя тоном ответил Аркашка.
– По сути дела своей так называемой помощью мы поддерживаем существующую порочную систему. Мы вкалываем руками, а колхозники берут трактор и едут в город за водкой. Тот же ваш Степан - слинял с утра, и дел ему мало. Потому

что знает: всегда найдется сознательный гражданин вроде нашего Жени, который его работу выполнит и перевыполнит. Если бы мы хоть раз забастовали и отказались сюда ехать- живо бы они у себя в деревне порядок навели. И каждый бы работал на своем месте.

Мы молчали, не зная, что ответить на в значительной мере справедливую Аркашкину речь. Мне вдруг подумалось с внезапным удивлением, что, оказывается, даже такое ничтожество может иногда говорить и дельные вещи. Он хотел что-то добавить, но махнул рукой и отвернулся к окну. Точно понял, что отношение к нему уже сложилось и говорить с нами о важных проблемах бесполезно. Там уже кончился дождь. И между туч весело проглянуло солнце.

–  Эй!
– весело закричал откуда-то появившийся и, кажется, уже слегка поддатый дядя Федя.
– Агрегат пускаю. Пошли дальше работать! Мы встали с сидений.

–  У меня нога болит, - заявил Аркадий.
– Та, которую я вилами ударил.

Не могу больше сегодня стоять. Ступать больно.

Володя взглянул на него с матерным выражением лица, но промолчал.

Остаток смены мы работали втроем.

*10*

После ужина Славка и Володя потащили девчонок на луг играть в волейбол. Мне не хотелось бегать по мокрой от дневного дождя траве - да и вообще, честно говоря, вовсе не хотелось двигаться, - и я присел с гитарой у пустого кострища.

Приятно, конечно, играть и петь, когда тебя слушают. А особенно если слушают внимательно, заказывают, подпевают и просят повторять. Но когда не слышит вообще никто - тоже неплохо. И вообще, честно говоря, игра для самого себя всегда служила мне одним из самых больших удовольствий. Ведь это было здорово - остаться наедине с инструментом, когда пальцы начинали работать сами по себе. Когда, думая о чем-то постороннем, я принимался выводить какую-нибудь известную мелодию, а она, разрастаясь, постепенно превращалась в нечто новое, не слыханное мною и неповторимое в других условиях. Мне казалось, что гитара жила своей жизнью моих руках, а руки словно становились ее частью… Я наслаждался летевшими из-под пальцев звуками и ощущением подвластности инструмента. И одновременно удивлялся, как это удавалось; ведь я никогда не учился игре специально, просто слух улавливал ноты, а руки создавали мелодию.

Я сидел на бревне, трогая струны. Наслаждаясь этим вечером, темнеющими окрестностями и самой своей молодостью, вечной и обещающей…

На память приходили обрывки полузнакомых песен. Отрывочные строки, плывущие на кусочках мелодий - нечто очень личное и совершенно тайное, чего я не открывал никому. Даже Инне - впрочем, в последние годы она стала после равнодушной к моей игре и песням, которые так любила раньше.

Для такой невнятной игры требовалось полное

одиночество, и его так сладко было испытывать здесь. На кухне, по моему разумению, никого не было, да и в палатках тоже. И я очень удивился, услышав из столовой какие-то бормотания, потом грохот деревяшек и звон падающей посуды. Наверное, две крысы не поделили горбушку хлеба - но откуда тогда взялись голоса?

Так или иначе, момент интимного уединения был утерян.

Я с сожалением отложил гитару и отправился на кухню. Из-под навеса навстречу вышел Аркашка. Одна половина морды у него была красной, словно он долго спал в одном положении. Так, - подумал я.
– Кажется, кое-что проясняется. Столовая хранила следы потасовки. Несколько кружек валялось на полу, из опрокинутой банки с цветами разлилась лужа, и капли воды глухо стучали в пыли, стекая в щели между досками стола. А в углу на скамье сидела Катя.

Волосы ее были растрепаны, футболка перетянута на один бок, очки лежали на столе. Она сидела, прижавшись щекой к столбу и сцепив перед собой руки, и неотрывно смотрела вдаль. Я все понял. Молча подобрал кружки, поставил банку, долил в цветы свежей воды из фляги. Потом прошел за стол и сел напротив Кати. Она молчала, глядя в сторону.

–  Скучаешь?
– мягко спросил я.

Катя не ответила. Только одернула футболку и посмотрела на меня. Только сейчас, без очков, я заметил, что глаза у нее голубые-голубые, словно незабудки. И в незабудках этих, как роса, стояли слезы.

–  Послушай, Катюш, знаешь что?
– предложил я, коснувшись ее руки.

–  Что?… - встрепенулась она, выдергивая ладонь, словно перед ней по- прежнему сидел Аркадий.

–  Пойдем с нами вечером на ферму за молоком, а? Со Славкой и со мной?

–  На ферму?…

–  Да, на ферму. За молоком. Полчаса туда и полчаса обратно. Дорога успокаивает. Пойдем?

–  Со Славой?

–  Ну да. Мы с ним вдвоем каждый день туда ходим.

–  Пойдем… Только я вам зачем нужна? Вы же без моей помощи молоко дотащите.

–  Ни зачем. Просто так. Для единения с природой. Будешь идти рядом и веселить нас.

–  Ладно, - улыбнулась наконец Катя.
– Согласна, буду веселить. Когда вы идете?

–  Часов в десять.

–  Хорошо. Я сейчас, наверное, вздремну. Разбудите, когда соберетесь, ладно?

*-*

Вечерняя дорога купалась в пыли.

Небо было высоким и чистым-пречистым., без единого облачка. Солнце опускалось за нашими спинами, и длинные тени, извиваясь по ухабам, быстро бежали впереди нас. Еще около кладбища мы услышали гудение дизеля.

–  Катюша, подожди нас у изгороди, - сказал я, когда мы подошли к ферме.
– Там ужасно грязно.

–  Нет, я с вами, мальчики! Не хочу одна оставаться. Вдруг бык какой- нибудь выскочит!

Мы получили две полные фляги, не спеша вышли на дорогу и остановились у обочины.

–  А теперь что будем делать?
– спросила Катя.

–  Теперь будем торжественно распивать вечернее молоко, - ответил Славка.
– Право первого глотка отдаем тебе. Мы держали тяжелую флягу, а Катя пила через край, наклонив ее к себе.