Хрустальная сосна
Шрифт:
– Я в Москву уезжаю.
– Когда?
– спросил я, чувствуя мгновенно нарастающую тревогу, хотя она и прежде частенько туда уезжала.
– Завтра, - ровным голосом ответила она.
Завтра… Я почувствовал, как желание обрушивается и пропадает совсем, будто его и не было.
– Насколько?
– спросил я, надеясь, что ненадолго.
– На четыре месяца, - Инна безмятежно размешивала сахар в своей чашке.
– На…сколько?!
– я поперхнулся, отказываясь верить своим ушам.
– На четыре? Месяца?
– Да, на четыре. Мне выделили стажировку перед докторантурой.
Я подавленно молчал.
– Я понимаю, конечно, - спокойно
– Что сейчас… С твоей рукой… оставлять тебя одного, и все такое прочее. Но и ты пойми, Женя. Наука не ждет.
– Я понимаю, - как автомат, ответил я.
– Я не могу все бросить. И не виновата, что все так совпало. Пойми - если я сейчас откажусь, вместо меня пошлют кого-то другого. И вся моя тема отодвинется на второй план. И…
Она не договорила.
– Я тебя не виню, - глухо сказал я, стараясь, чтобы в голосе не прорвалась дрожь.
– Просто… Просто все так неожиданно… И я так ждал твоего приезда… Мне было очень плохо без тебя. Я думал, что после этих слов Инна встанет, обнимет меня и поцелует, потом возьмет мою покалеченную руку в свои ладони, подует на нее и скажет что-нибудь ласковое, и мне сразу станет хорошо, несмотря на ее отъезд. Но она не встала, не обняла, и даже ничего не сказала. Некоторое время молча глядела темное окно, словно слушая что-то внутри себя.
Еще оставалась надежда, что мы попытаемся заняться любовью этим вечером. Но после чая Инна принялась перебирать гербарии. Их было много, и я понял, что это затянется надолго.
– Иди спать, - сказала она.
– Ты, наверное, устал, а у меня тут много работы. Надо собрать кое-что на завтра.
Но спать я не пошел. В этот - как оказалось, последний - вечер я испытывал физическую потребность быть рядом с нею. Мне не хватало ее участия, пока я болел. Я так ждал приезда Инны. И пусть все получилось даже не не совсем так, а совсем не так, как ожидалось, я хотел быть около нее.
Я достал из кладовки старую, еще доколхозную "Литературную газету" и сел в кресло под торшер. Вернее, тупо просматривать строчки, не понимая, что со мной происходит. Не знаю, зачем я это делал. Мне хотелось сидеть рядом с Инной и делать вид, что тоже чем-то занят. Она старательно перебирала свои гербарии, раскладывала в две разные стопки, делала какие-то пометки. Иногда белые волосы падали ей на лицо, и она откидывала их невозмутимым жестом. Она всегда была спокойна, почти равнодушна, и всегда знала, что делает. Почему я так надеялся на чудо ее приезда? Видно, я совсем не знал ее… Или она изменилась? Или… Или изменился я, прежде питавший иллюзии, которые вдруг рассыпались?
Думать дальше было страшно. И хотя я не собирался спать, все-таки встал, выпил снотворное и лег в постель. Инна шуршала в неярком световом пятне от лампы, уже такая далекая от меня. Я повернулся на бок, спиной к свету, чтобы быстрее уснуть.
*-*
Улетала Инна дневным рейсом.
Придя на работу, я с утра попытался добыть вкладыш свободного выхода. Но хитрый Мироненко - который, временно замещая начальника, распоряжался сейчас этой драгоценной вещью, - предугадал, что, как только он уедет, мы начнем по очереди уходить с работы в любое время. И уезжая, - как с досадой сказал Рогожников, - он спрятал вкладыш к себе в ящик. А стол его был старый, сталинских времен, с настоящими нешуточными замками, которые невозможно было открыть ни гвоздем, ни наугад подобранными ключами.
Тогда я пошел к начальнику отдела и, нагло глядя ему в лицо, спокойно соврал, будто мне нужно
И дело было даже не в том, чтобы донести ей сначала до аэропортовского экспресса, а потом до стойки регистрации два чемодана вещей и огромную, хотя и легкую сумку с гербариями. Носильщик из меня теперь оказался лишь в половину прежней мощи; я смог взять в левую руку чемодан и сумку, но второй чемодан ей пришлось нести самой. Самое главное, мне хотелось еще хоть немного побыть с нею. И… И верилось, что на прощанье она скажет мне невысказанные ласковые слова, которые все вернут на прежние места. Но я верил зря, потому что ничего не дождался. Инна, конечно, улыбалась - однако я видел, что улыбка ее предназначена всему окружающему миру, а мысли витают где угодно, только не около меня и не вокруг нас с нею. Она была не со мной, она была не здесь, как уже казалось мне вчера и позавчера. А сегодня стало ясным окончательно. Прощаясь, Инна поцеловала меня просто и аккуратно. Потом, пройдя контроль, обернулась и помахала рукой прежде, чем исчезнуть за дверями накопителя.
Я стоял по эту сторону и ждал чего-то еще. Пытался убедить себя, что все нестрашно. Что Инна и прежде была погружена в науку. И раньше постоянно улетала в Москву по делам. Что четыре месяца хоть и огромный срок, но все-таки не бесконечность и рано или поздно они пройдут. Инна вернется, а к тому времени, возможно, я приду в относительную норму. И все у нас действительно наладится. И вообще будет хорошо…
Но кто- то второй, незаметно выросший внутри меня -горький и мудрый - говорил, что я напрасно обманываю сам себя. Четыре месяца в данном случае равны бесконечности; Инна не вернется и ничего у нас не наладится.
Я поднялся на второй этаж. Выпил в буфете дрянного кофе, потом встал у стеклянной стены, выходящей на летное поле. Я знал, где стоят обычно московские самолеты и хотел еще раз увидеть свою жену, пусть даже сквозь стеклянную стену, которая, как оказалось, уже давно выросла между нами. Автобус с пассажирами подъехал в скрытому от меня борту, и я ничего не увидел.
Но все- таки продолжал тупо стоять, ожидая, пока все загрузятся, самолет вырулит на полосу и взлетит. Что-то держало меня тут, пока Инна была еще почти рядом. Что-то мешало уйти, хотя я уже ни на что не надеялся.
И только потом, прижавшись виском к трясущемуся окну обратного экспресса, я осознал, что был не прав, посчитав колхозную аварию самым страшным событием текущей жизни. Она лишь открыла счет моим потерям. Который теперь продолжался.
Не так давно я потерял пальцы.
А сегодня, похоже, потерял жену.
*-*
Вернувшись домой, я как был - даже не разуваясь, чего никогда не делал в принципе - прошел на кухню. Вытащил из буфета бутылку, к которой не прикасался с ночи возвращения из больницы. Налил себе полный стакан водки и выпил без всякой закуски, словно воду. Правда, маленькими глотками, помня наставление Германа Витальевича. От такой дозы алкоголя голова поплыла еще прежде, чем я успел ее допить. Шатаясь, я протопал в комнату и упал на постель. Она качалась, как матрас на морской волне. Так было когда-то в прошлом - мы с Инной отдыхали на Черном море и качались на взятых в прокате резиновых матрасах…