Хрустальная сосна
Шрифт:
– А какая же, по-вашему, моя травма?
– искренне возмутился я, хотя до прихода нервного очкарика не думал об этих проблемах.
– Я что - у себя на кухне мясо рубил?
– Ну, видите ли… Все не так просто… Я ведь уже упомянул, что акт придется составлять задним числом. Ехать на место, искать свидетелей… Найдутся ли они? И будет ли подтверждено выполнение техники безопасности?
– Какой техники, какой безопасности?
– чувствуя, как сжатая пружина начинает распрямляться, грубо ответил я.
– Вы кто, извините - председатель профкома, или пионервожатый?
– Вы что - искренне верите всем этим сказкам о технике безопасности, а сами ни разу не были в колхозе и не видели, в каких условиях нас заставляют там работать?
– Я…- начал председатель, поправляя очки.
– Вы что - думаете, там хоть раз на току выдавали женщинам респираторы? Или присылали за нами бортовую машину со скамейками вдоль кузова? Может, вы не видели АВМ, с которого сняты все предохранительные кожухи и цепи вращаются открыто?!… А, что с вами говорить! Вы наверняка даже не знаете, что такое АВМ! Я махнул рукой и замолчал.
– Возможно, вам придется обращаться в суд. Если признают травму производственной, - снова начал председатель, переждав мою вспышку.
– То вам дадут прибавку к зарплате…
– Я не буду обращаться в суд, - опять перебил его я.
– пусть катятся к черту.
– …Рублей двадцать пять, - он, похоже вообще не слушал моих слов.
– Я не буду ничего требовать, - повторил я, уже еле сдерживаясь.
– …Но это будет весьма неприятная история для нашего института, - он глотнул воздух, словно ему стало нечем дышать.
– Потому что часть вины падет на наше руководство, ведь получится так, будто оно не контролирует условий труда своих работников, посылаемых на сельхозработы.
– Я уже сказал, что ничего требовать не буду!
– Мы лучше сами вам поможем. Оплатим больничный на сто процентов… Материальную помощь выпишем.
– Мне ничего не надо!
– ответил я, сжав оставшийся кулак.
– Льготную путевку в профилакторий или даже в санаторий…
– Хватит, - сказал я.
– Я не буду ничего требовать.
– Мы вас не оставим, - опять дергаясь лицом, продолжал председатель.
– У нас сильная профсоюзная организация. Мы вам поможем… Премию. выпишем…
И опять пошел по кругу.
– Хватит!!!
– заорал я так, что он отпрянул.
– Отстаньте от меня!
Сказал же - ничего не буду требовать с вашего драного профсоюза, который только может, что собирать взносы! Идите по своим делам, у меня работы полно!
– Евгений Александрович…
– Я от вас устал, - тихо проговорил я и машинально взял тяжелую каменную вазочку для карандашей, стоявшую на столе начальника. Председатель отшатнулся так, будто я уже занес над ним руку для удара.
Папка опять упала, и на этот раз из нее разлетелись какие-то листки. Он нагнулся, неловко подбирая их с полу. А я стоял рядом, изо всех сил сдерживаясь, потому что мне хотелось его ударить. Ногой. Снизу вверх. По лицу, желательно прямо по очкам - чтобы стекла брызнули в разные стороны…
– Зря ты от всего отказался, - подал голос Рогожников,
– Надо было вытребовать свое от и до. И судом этой очкастой гниде пригрозить, чтоб раскошелился как следует. Чем себя да своих задатых баб из профкома путевками круглый год снабжать…
– И вообще, Евгений Александрович, - раздался из-за шкафа голос Виолетты, и непонятно было, чего в нем больше: осуждения или восхищения.
– Вы так с ним разговаривали… Даже не ожидала от вас, что вы так можете.
– Я сам не ожидал, - просто признался я.
– Я много чего уже от себя не ожидал.
– Конечно напрасно, Женя, - мрачно добавил Лавров.
– Такая возможность представлялась, а ты…
– Ну их ко псам во всеми их возможностями, - ответил я.
– Мараться даже не хочу об их поганый профком.
Все замолчали и принялись каждый за свое дело. А я сидел, тупо глядя в свои листочки. И думал - что же, в самом деле, мне делать?
*5*
Уходя на работу, я всегда запирал дверь на два замка. Захлопывал английский, потом закрывал еще и французский особым ключом, который плохо слушался левой руки. Но все-таки возился, потому что квартира целый день оставалась пустой, а в нашем дворе постоянно собирались какие-то не внушающие доверия личности.
И вдруг, вернувшись однажды с работы, обнаружил, что французский замок не заперт.
Дрожащей рукой я отпер дверь - и тут же в лицо мне ударил дурманящий, многослойный запах подсушенных трав. Я зашел в квартиру и еще с порога увидел, что в комнате по полу разложены пухлые картонные папки с гербариями.
Оглянувшись, заметил, что в прихожей валяется наполовину разобранный рюкзак, на вешалке висит выцветшая штормовка, а в углу у двери стоят резиновые сапоги. Иннины сапоги… Инна приехала. Приехала наконец - и теперь моя жизнь наладится быстро… Наконец - свершилось, и я теперь не один, и какой я молодец, что не поддался никаким искушениям, гнездившимся в собственной душе… Вика, Ольга, медсестра Зоя… Все это промелькнуло мгновенно. улетучиваясь навсегда из моей памяти. Я опустился на пол и, чувствуя одновременное внезапное, нахлынувшее лавиной облегчение и жгучий стыд за сами мысли о других женщинах, прижался лицом к забрызганным грязью голенищам… Из оцепенения меня вывел телефонный звонок. Я поднял трубку, уже зная, что это звонит именно жена.
– Ин, а я и не ждал тебя еще так рано…- я облегченно вздохнул, услышав в трубке родной голос.
– Я думал, еще дней через десять…
– Я раньше вернулась. Отозвали телеграммой.
– А что?
– всполошился я, мгновенно подумав, что на ее работе каким-то образом узнали о моей травме и решили вернуть поскорее домой.
– Что-то случилось?
– Да нет, дела тут некоторые возникли, - ответила Инна, не вдаваясь в подробности.
– Ты вот что… Я наверное, сегодня поздно приду. Ты, пожалуйста белье мое замочи, я его в ванной бросила в таз, не успела ничего сделать…