Хрустальная сосна
Шрифт:
Как могла пойти по-иному вся жизнь из-за одного ордена, я представлял с трудом. Может быть, он подразумевал, что тогда бы у него родился сын - а не дочь, которая вышла замуж за военного и уехала куда-то на север. Жил бы с ним, и дяде Косте было бы с кем выпивать, не выходя из дому. Или он имел в виду, что Марья Алексеевна относилась бы к мужу-орденоносцу с уважением и позволяла бы сейчас выпить не только по праздникам, но каждый выходной? Я не сомневался, что все так или иначе связано с выпивкой. Но не стал уточнять.
Дядя Костя загрустил, заново переживая единственный шанс, что дала ему судьба, злосчастный перекос патрона и контузию. И мне
Чтоб разогнать взаимную тоску, мы выпили еще.
– Слушай, Евгений, - вдруг сказал он.
– Ты ведь поешь, а?
– Пел, - поправил я.
– С такой рукой уже не поиграешь.
– Ну, это ты зря, - убежденно возразил дядя Костя.
– Инструмент твой, ясное дело, теперь под вопросом. Но голос-то не тронули, а? Просто так спеть сможем?
– Сможем, дядя Костя, - согласился я.
– Просто так мы все сможем.
– Ну, так споем, Евгений, а?
– Споем, дядя Костя, - ответил я.
– Начинайте - и поехали…
Я знал, что сосед играет на гармонике и мандолине, что в молодости он участвовал в самодеятельности у себя на заводе и вообще много чего умел. Но как дядя Костя поет, я еще ни разу не слышал. Он подумал несколько секунд, глядя в потолок, а потом вдруг запел с изменившимся лицом:
– Выпьем за тех, кто командовал ротами,
Кто замерзал на снегу…
Кто в Ленинград пробирался болотами,
Рвался навстречу врагу!
Голос его оказался на удивление хорошим, и пел он правильно, с исключительной точностью выводя мотив.
– Выпьем за город, врагу не оставленный,
Бивший фашистов огнем,
– вступил я, стараясь идти в квинту, и голоса наши зазвучали призрачно, но в то же время слитно и мощно, наполняя мою тоскливую квартиру какой-то призрачной, но все-таки могучей силой.
– Выпьем за Р-родину, выпьем за Сталина!!!
Выпьем и снова нальем!!!!!!
– взревели мы с ним так, что снизу кто-то застучал по батарее.
Но нас это не волновало. Нам было все равно, с нами была песня.
Закончив, мы послушно выпили еще по одной.
– Эх, мать честная, - вздохнул дядя Костя.
– Я бы сейчас гармошку принес… Да только Мария обратно уже не выпустит.
– И так нормально, дядь Кось, - успокоил его я.
– Выпили - так поехали дальше…
И мы поехали дальше. Я знал любимые дяди Костины фронтовые песни не хуже, а быть может, даже лучше него. Ведь много лет исполняя на гитаре, я знал тысячи текстов и мелодий. И в моем репертуаре имелись не только туристские песни для костра. Я постоянно участвовал в школьной, потом в студенческой, затем в институтской самодеятельности. Был непременным призером всевозможных конкурсов и смотров, особенно часто выступал на мероприятиях, посвященных дню Победы. Я помнил неизмеримое множество военных песен, которым учил в детстве покойный дедушка-фронтовик, мамин отец. Разумной свой частью я понимал, что все временно, и стоит мне протрезветь, как с прежней силой навалится привычная тоска. Но сейчас мне было хорошо с дядей Костей. Быть может, даже лучше, чем оказалось бы с любым из прежних друзей-ровесников. Мы выпили всю бутылку. С учетом практического отсутствия закуски, его возраста и моей непривычки к большим дозам, нам оказалось больше, чем достаточно. Но мне как бы не хватало. И я
– Мой у тебя?
– с порога спросила соседка Марья Алексеевна Не дожидаясь продолжения, дядя Костя с поднятыми руками возник в проеме кухонной двери. Соседка бросила на него такой взгляд. что я сразу представил, что ждет его, едва он переступит порог своей квартиры и за ним закроется дверь.
– Женя, Женя… - она укоризненно покачала головой, глядя на меня.
– Этому-то в любой момент лишь бы выпить… А ты-то? Тебе ведь наверное, вообще вредно пить!
– Мне, Мария Алексеевна, - с пронзительной пьяной ясностью ответил я.
– Теперь уже вообще ничего не вредно.
*-*
Как ни странно, после занятий с внуком дяди Кости я ощутил в себе пустоту.
В смысле, что пока изучал учебник, а потом излагал предмет мальчишке, я как-то воспрял духом и даже на время забыл свое положение. Материал показался интересным. И я чувствовал снова свою нужность и способность на нечто, кому-то недоступное. А теперь все было закончено, и даже книжка отдана обратно. И мне снова стало грустно.
И я уже с нетерпением ждал окончания своего бессмысленного отпуска.
На работе все оставалось неизменным.
Я понял это, едва переступив порог нашей старой душной комнаты. И на душе моей стало еще тоскливее. Дома удавалось отвлекаться - по крайней мере, так мне казалось теперь. А тут все было до тошноты прежним. И напоминало о времени, когда я был другим. Здоровым и уверенным в себе.
Мироненко выглядел еще более крепким и самодостаточным. Начальник возвышался над столом, как небольшой, но гранитный монумент. Рогожников по-прежнему чертил тихо и озабоченно, ничем не выдавая своего присутствия.
Что- то показалось новым в Виолетте. Я не сразу понял, в чем дело, лишь через некоторое время догадался, что она сменила духи. Если прежде от нее веяло арабской медовой сладостью, то теперь в комнате витал слабый аромат чего-то терпкого -индийского, сделанного по французской лицензии. И, как всегда после промежутка времени, она обновила туалет. По крайней мере, юбку - сзади сейчас у нее был такой разрез, что когда она подходила к начальнику, я невольно отводил глаза от ее стройных и совсем молодых на вид ног, призывно сверкающих в складках ткани. Увидев это в первый раз, я отметил, что слегка ожил, если замечаю такие вещи. Но тут же вспомнил об Инне, и настроение упало ниже прежнего.
А Саня Лавров стал неузнаваем. Летом он был просто мрачным. Сейчас же усох и почернел. И не произносил лишнего слова. Так тихо сидел за своим кульманом, что было непонятно, чем он там занят. Начальник встретил меня подчеркнуто холодно. Так, будто я нарочно отрезал себе пальцы, чтоб только отлынивать от работы.
– Здравствуйте, здравствуйте, Евгений Александрович, - приветствовал он тоном, не предвещавшим ничего хорошего.
– Ну как - и в колхоз съездили, и отпуск отгуляли?
– Отгулял, - коротко ответил я.