Хрустальная ваза
Шрифт:
А утром, после завтрака, Настя пошла с Машиною на завод на работу, пошла в первый раз.
VII. На заводе
Мастера гутенского цеха, той смены, в которой и Прокоп Машина работал, подходили один за другим. Скоро сирена взвоет, их черед верстаки занять. Они снимали пиджаки, покуривали, меж собою тихонько разговаривали.
— Ну, Машина, братцы, пыхтит и какую-то девочку за собою тянет, — смеется мастер Селезнев.
— Он все время за собою ее таскает. Я эту девочку вот уж дня два вижу с ним, — говорит мастер Кузнецов, — Какая это
Настя никогда не видела завода, никогда не была ни на одном из них, только в книжках читала про них да на картинках видела. Но одно дело в книжке читать, другое — видеть своими глазами, быть там.
Гутенский цех показался ей длинным-длинным, купол крыши выше леса. Посредине выстроились круглые горшковые печи, а в самом конце, больше всех, печь-ванна. Вокруг ванны и вокруг горшковых печей суетились, работали, точно наперегонки, люди. У каждого какие-то железные трубки, на трубках раскаленные хрустальные шары, вазы, рюмки, стаканы, кувшины, подносы.
И чудо-чудное! Хрусталь горел, как солнце, извивался мягко, точно восковой. Мастера сидели на стульях, к ним подносили подмастерья то одну, то другую трубку, с колпаком, с ручкой, с крышкой. Мастера быстро приделывали ручки, ножки, передавали обратно. Подбегали относчицы-девочки, подхватывали длинными деревянными вилками раскаленные вазы и несли их в прокальные печи.
В каждой круглой печи — горшки с расплавленным хрусталем, в каждой — хрусталь цвета разного. В первой печи — зеленый, во второй — синий, в третьей — самый дорогой, свинцовый, бесцветный, прозрачный, как роса, в четвертой — розовый, в пятой — золотисто-желтый. А в самой большой, ванной печи — простое стекло, но тоже хорошего колера, чистое, как родниковая вода.
Настя точно во сне шла за Машиною. Она словно попала в заколдованный мир. Разноцветные кувшины, вазы, стаканы, цветники, графины, казалось, порхали в воздухе, один за одним летели в прокальные печи, словно голуби разноцветные.
Поприглядевшись, Настя заметила, что один мастер делал кувшины все в комочках, точно ежики, другой — перевитые разноцветными нитями прихотливым узором.
Настя как вкопанная остановилась, смотрела на диковинные кувшины.
Немного подальше работали на прессах. Подмастерья на железной палке подносили к прессам раскаленный хрусталь, мягкий, как воск подогретый. Мастер отрезал щипцами хрусталя столько, сколько нужно, опускал рычаг пресса, минутку выжидал, поднимал рычаг и вынимал хрустальную корзинку для конфет, узорную, граненую. Настя и рот разинула и от Машины отстала.
Парнишка озорной, заметив Настю с ртом открытым, мигом схватил щепотку песку и сыпнул Насте прямо в рот. И в ту же минуту заорал от боли: Машина лихо трепал его за вихры, схватив ловко пятерней сзади.
— Ой, ой, дяденька, ой, Машина! Не буду, не буду! — кричал озорник.
— Я тебе покажу, как баловать! Она тебя не трогала? — рычал Машина.
Мастера смеялись.
— А ты, того, рот не разевай тоже, — говорит Машина потом уже Насте.
Но как же тут не разинуть рот? Вот ванна — печь огромная, вся опутана хрустальной паутиной. Тончайшие нити хрусталя, точь-в-точь паутина, протянулись от круглых окошек, где мастера хрусталь берут, повисли у верстаков, полезли даже на купол.
Относчицы — все больше девочки, чуть постарше Насти, мальчишек почти нет. Девочки хорошо одеты, волосы у всех завиты и подстрижены. Они ловко подхватывали у мастеров готовый хрусталь, плавно скользили к прокальным печам, бесшумно укладывали в печь стаканы и вазы. И девочки все красивые, все хорошие. Настя куда хуже их выглядит. Настя смотрит на них и вздыхает, девочки с любопытством на нее поглядывают.
— Вот видишь, как они работают? — говорит ей Машина.
— Вижу, — лепечет Настя.
— Вот и ты так будешь работать сейчас, будешь относчицей. Хитрости тут нет, а осторожность нужна, чтоб не побить посуду. Катя! — крикнул Машина девочке в черном фартучке, стоявшей в стороне.
— Что нужно, дядя Машина? — отозвалась девочка.
— Поди сюда!
Катя вприпрыжку подбежала к нему.
— Вот эта девочка, Настя, работать будет вместо Сизовой. Она будет относить хрусталь от моего стула. Ты ее подучи, она девочка толковая. А я тебе за это как-нибудь вихры надеру, — шутит Машина.
Катя посмотрела на Настю.
— Ладно, дядя Машина, будет все сделано. А вихры мы сами надерем тебе, — смеется Катя.
— Это еще вопрос. Посмотрим, кто кого, — ворчит Машина.
Завыла сирена.
Смена, которая работала, сошла с верстаков, новая смена места заняла. И как только ударил звонок после пятиминутного перерыва, работа началась.
Машина уселся на стул возле своего верстака и сказал:
— Ну, ребятки, давай!
И пошло, и закружилось, завертелось все…
Машина вырабатывал вазы. Работа над вазами самая трудная, сложная. Чтобы мастером такой работы стать, нужно лет двадцать подмастерьем пробыть. Но Машина мастер первоклассный, ему хоть что давай — сделает.
Он сидит на своем деревянном чурбачке с трубкою в зубах, никого будто не видит и ничего не слышит, привычно берет инструменты с верстака, вертит вазу, брызжет на нее водой из ступки, отрезает лишнее ножницами, приделывает ножку, и — ваза готова!
И подручные его ребята ловкие, то и дело подносят мастеру готовые части вазы, передают друг другу: один — колпак, другой — ножку, третий — припайку. Дело за ними не стоит.
Первые вазы Настя брала на вилку робко, руки у нее дрожали: того и гляди, соскочит ваза на каменный пол. Но час от часу ей легче становилось. В печи укладывать вазы Катя научила ее. Настя осмелела, руки дрожать перестали, работа пошла спорей.
И работа стала казаться ей не такой уж трудной, как вначале, она даже с девочками знакомиться начала.
— Ты откуда? — спрашивают ее девочки.
— Из Понизовки, — отвечает им Настя.