Хрустальный грот. Полые холмы
Шрифт:
Факел погас во влажной, сочной траве. Наклонившись, я поднял его. Не стоило швырять им в воронов, подумалось мне. Его птицы устроили ему подобающие проводы.
Услышав шаги у себя за спиной, я резко обернулся, но это был всего лишь Кадал.
— Я видел взлетевших птиц, — произнес он, глядя на останки под терновым кустом. — Это Галапас?
Я кивнул.
— Я видел головешки у входа в пещеру. Я догадался.
— Я и не знал, что прошло так много времени.
— Позволь мне заняться этим. — Кадал наклонился над скелетом. — Я похороню его. Иди и жди меня там, где мы оставили лошадь. Возможно, мне удастся
— Нет. Пусть он покоится в мире под терновником. Мы насыплем над ним холм, и пусть полый холм укроет его. Мы сделаем это вместе, Кадал.
Наносив мелких камней, в изобилии лежавших на склоне горы, мы сложили невысокий могильный курган, затем кинжалами нарезали пласты дерна, чтоб обложить ими могильник. К концу лета он зарастет папоротником и наперстянкой, и свежие травы укутают его словно саваном. Ненужные больше, мы оставили его.
Спускаясь мимо пещеры, я думал о том, как шел этой тропой в прошлый раз. Я помню, я тогда оплакивал смерть Сердика, расставание с матерью и Галапасом, все утраты, какие, казалось, предвидел я в будущем.
«Ты увидишь меня снова, — сказал он мне на прощанье. — Это я тебе обещаю». Что ж, я увидел его. И однажды, в этом я не сомневался, сбудется и другое его предсказание.
Меня пробрала дрожь. Перехватив быстрый взгляд Кадала, я отрывисто бросил:
— Надеюсь, у тебя хватило ума захватить флягу. Мне нужно выпить.
4
Кадал захватил не только флягу, он принес также пищи — соленой баранины, хлеба и прошлогодних олив в масле. Мы расположились на опушке леса и принялись за еду. Рядом щипала траву лошадь, а внизу, вдалеке, среди апрельской зелени полей и поросших молодым лесом холмов, блестели плавные изгибы реки. Туман рассеялся, и наступил прекрасный день.
— Ладно, — немного погодя сказал Кадал. — Что теперь мы будем делать?
— Отправимся повидать мою мать, — ответил я. — Если она, разумеется, все еще здесь. — И с внезапной яростью, о существовании которой в себе я даже не подозревал, добавил: — Клянусь Митрой, я многое отдал бы за то, чтобы узнать, кто повинен в содеянном!
— Да кто же это может быть, кроме Вортигерна?
— Вортимер, Пасцентий, кто угодно. Если человек мудр, мягок и добр, — с горечью продолжал я, — мне кажется, что рука любого, рука каждого поднимется на него. Галапаса мог убить разбойник ради куска хлеба, или пастух ради коров, или проходивший мимо солдат ради глотка воды.
— Это не было убийством.
— Чем же тогда?
— Я имею в виду, что в нем участвовало несколько человек. Свора всегда страшнее, чем волк-одиночка. Я бы сказал, это были люди Вортигерна, которые пришли со стороны города.
— Возможно, ты прав. Это я обязательно узнаю.
— Полагаешь, тебе удастся повидать мать?
— Я попытаюсь.
— Он… у тебя есть послание к ней?
Думаю, то, что он осмелился задать мне подобный вопрос, было мерилом наших отношений с Кадалом. А потому я ответил без утайки:
— Если ты спрашиваешь, просил ли Амброзий меня что-нибудь передать ей, то нет. Он положился на меня. То, что я ей скажу, целиком зависит от того, что произошло со времени моего бегства. Сперва я поговорю с ней и только после этого решу, что ей сказать. Не забывай, что я давно не видел
— Монастырь не тронули, — задумчиво произнес Кадал, устремив взор в зеленую даль, пересекаемую блестящей лентой реки.
— Вот именно. Что бы ни случилось с городом, обитель Святого Петра Вортигерн не тронул. Вот почему мне сперва нужно выяснить, кто на чьей стороне, а уж потом передавать какое-либо послание. Она столько лет пребывала в неведении, что еще несколько дней уже ничего не изменят. Что бы ни случилось, Амброзий сам скоро прибудет сюда, и я не могу рисковать, открывая ей слишком много.
Кадал принялся складывать в дорожную суму остатки пищи, а я сидел, подперев рукой подбородок, и размышлял, глядя в сверкающую даль.
— Узнать, где сейчас Вортигерн, нетрудно, — медленно добавил я, — то же верно и в отношении Хенгиста: успел ли он высадиться, и если да, то где и сколько с ним людей. Возможно, Маррику не составит труда все это разведать. Но есть еще кое-что, о чем меня просил разузнать Амброзий — едва ли об этом что-то знают в монастыре, — и теперь, когда Галапас мертв, мне придется искать иные пути. Мы подождем до сумерек, а затем отправимся в святую обитель. Моя мать скажет нам, к кому можно обратиться, не подвергая себя опасности. — Я посмотрел на него. — Какого бы короля она ни предпочла, меня она не выдаст.
— Это вполне справедливо. Что ж, будем надеяться, тебе позволят с ней повидаться.
— Если она узнает, кто ее спрашивает, думаю, понадобится нечто большее, чем просто слово аббатисы, чтобы удержать ее от встречи со мной. Не забывай, что она все-таки дочь короля. — Я лег на теплую траву, заложив руки за голову. — Даже если я еще и не сын короля…
Впрочем, королевскому сыну или кому-либо другому доступ в монастырь был закрыт.
Я был прав, полагая, что монастырь не понес урона. Высокие монастырские стены были девственно чисты, а новые и прочные дубовые ворота на железных петлях скреплял железный же засов. Сами ворота были крепко заперты. К счастью, снаружи не было приветливо горящего факела. Погруженная в ранние сумерки узкая улочка была безлюдна. На наш настойчивый стук в воротах отворилось маленькое квадратное окошечко, и за решеткой сверкнул чей-то глаз.
— Путники из Корнуолла, — негромко произнес я. — Мне необходимо перемолвиться словом с госпожой Нинианой.
— Какой госпожой? — послышался в ответ бесцветный и невыразительный, какой бывает у глухих, голос. Раздраженно подумав, зачем на входе поставили глухую привратницу, я повысил голос, приблизив свое лицо к решетке:
— Госпожой Нинианой. Я не знаю, как она называет себя сейчас, но она была сестрой покойного короля. Она все еще здесь?
— Да, но она никого не принимает. У вас к ней письмо? Она может прочесть его.