Художник моего тела
Шрифт:
Пока она доставала ингредиенты из кладовой, наступила приятная тишина. Ее ноги скользили, голова раскачивалась в неслышном ритме, запястья и пальцы дергались и выгибались, как нежные лебеди.
Мое сердце колотилось от любви, похоти и ужасающего количества благоговения, когда она разбивала яйца, взбивала тесто и ложкой выкладывала блинчики внушительного размера на шипящую сковороду.
Она устроила спектакль специально для меня.
В ту секунду, когда сладкие ароматы десерта коснулись моего носа, мой рот обильно наполнился
Было неловко, как мое тело реагировало на еду.
Я уже привык к гложущей пустоте в животе, за которой следовали чрезмерные набивки лица раз в день.
Я поел несколько часов назад. Я привык не есть до завтра, но то, что сотворила Олин, было волшебством пушистого кленового сиропа, и я сглотнул, когда она поставила передо мной тарелку с двумя круглыми дисками, покрытыми сахарной пудрой и капающими сиропом.
Ее глаза задержались на мне, когда она подтолкнула нож и вилку в мою сторону.
Я изо всех сил старался не схватить их, как бешеное животное.
Все, что я хотел сделать, это съесть еду, которую она приготовила для меня. Первая еда, которую кто-либо когда-либо готовил для меня. Но я заставил себя держать руки на коленях, натянуто улыбаться и игнорировать тарелку. Изо всех сил старался быть похожим на других мальчиков, беспечным и ленивым, как будто быть накормленным девушкой, которую хотел больше всех, не было большой проблемой.
Это чертовски большое дело.
— Ты как лист. — Я поднял глаза, проклиная длинные волосы, прилипшие к ресницам. — Когда ты двигаешься, ты похожа на лист, подхваченный ветром.
У нее перехватило дыхание.
Наши взгляды встретились и застыли. Что-то бесконечно болезненное ударило меня в грудь. Эмоция, которая обошла подростковый флирт и перешла прямо в вечное притязание.
Я попытался избавиться от внезапной неловкости.
— Я просто имел в виду, что смотреть, как ты готовишь, было самым ярким моментом моего дня. Ты такая красивая.
Она просияла; красивый румянец, который всегда появлялся вокруг меня, сделал ее щеки розовыми.
— Тебе нравится смотреть на меня?
Я мрачно рассмеялся.
— Ты же знаешь, что да.
Я рассказывал ей об этом. К тому же она не раз ловила меня на том, что я таращусь на нее. Мое восхищение ею было очевидным.
Ее ресницы затрепетали.
— Почему тебе нравится наблюдать за мной?
Настала моя очередь краснеть.
— Э-э, без причины.
— Без причины? — Олин очаровательно надула губы. — Да ладно, должна же быть какая-то причина. — Ее губы приподнялись, а глаза сверкнули. — Как насчет того, чтобы я была первой?
Мои мышцы сжались.
— Т-ты смотришь на меня?
Черт, что она видела? Насколько я был плох?
Она прикусила нижнюю губу и кивнула.
— Все время. Я не могу перестать смотреть на тебя.
Страх пополз у меня по спине.
— Если ты следила за мной, почему ты все еще здесь?
Ее лицо вытянулось.
— Ты ведешь себя так, как будто я не захочу быть твоим другом, чем больше узнаю тебя.
— Так и будет.
Она тихо вздохнула.
— Знаешь, ты ошибаешься. Этого никогда не случится.
Я уставился в свою тарелку, не в силах выдержать ее взгляд. Не осмеливаюсь позволить себе быстрый всплеск надежды в моем сердце. Могла ли она чувствовать десятую часть того, что и я? Смогу ли удержать ее, кем бы я ни был?
Еще больше теста зашипело на сковороде, когда Олин пробормотала:
— Я вижу больше, чем ты думаешь. Мне нравится наблюдать за вами, Гилберт Кларк, потому что все, что вы делаете, оценивается, обдумывается и завершается с предельной самоотдачей. Вы не тратите энергию на вещи, которые не важны. Ты точен и сосредоточен больше, чем кто-либо из моих знакомых. И, если честно, ты немного пугаешь своей сосредоточенностью, когда думаешь об этом.
— Я пугаю тебя? — Мое сердце больше не питало надежды, но болело.
— Больше нет. Не теперь, когда я тебя знаю. — Олин многозначительно посмотрела на меня. — Чем больше узнаю тебя, тем больше ты мне нравишься, так что можешь привыкнуть к тому, что я рядом.
— Мне нравится, когда ты рядом. — Я замер.
Дерьмо.
Она улыбнулась.
— Я рада.
Наши глаза снова встретились, и под моей одеждой побежали мурашки. Я хотел пойти к ней. Чтобы спросить, достаточно ли ей нравлюсь, чтобы поцеловать меня. Но я жил со шлюхами. Большую часть времени поцелуи дарились неохотно. И я никогда, никогда не возьму у Олин то, чего она не хотела, чтобы я брал.
Олин первой отвела взгляд, ее голос слегка дрожал.
— В любом случае, налегай. — Она перевернула блин, ловко положив его в центр сковороды. Умение, которое говорило, что она готовила гораздо больше, чем другие дети, по необходимости, а не из-за хобби. — Ешь, пока горячее.
— Я подожду тебя.
— Не надо. — Ее взгляд снова встретился с моим, на этот раз не с обнаженной уязвимостью, а с беспокойством и слишком большим знанием. Она знала, что значит для меня еда. Она знала обо мне больше, чем я ей сказал, потому что именно такой она была, чуткой и умной, собирающей кусочки вместе, чтобы составить целое.
Я неловко поерзал на стуле, желая быть лучше для нее.
— Пожалуйста, Гил... Ешь. Я знаю... Я знаю, что ты редко ешь.
От сладкого запаха меня вдруг затошнило.
— Я не голоден. — Я не знал, почему гордость подняла свою уродливую голову. Почему это сделало меня таким вспыльчивым.
Это заставило меня осознать, как мало я могу ей предложить. Может быть, в конце концов, ее дружба была благотворительностью? Она так и делает. Она была бы достаточно мила, чтобы потусоваться со мной, если бы думала, что мне одиноко.