Художники
Шрифт:
Затем отложил ее в сторону, бережно. Но ясно было, как только последний студент покинет класс, – бросит на пол. Разобьет. Работа не доделана.
А может, поручит кому-то дорисовывать?
Творение, незавершенное, но это ведь лучше, чем ничего. Его могут дописать другие. Пусть со своим видением мира. Но ведь от этого оно станет цельным.
Почему никто их не слышит?
Вестник обвел взглядом студентов. Тихих. Следящих. Испуганных. Только бы он…
– На прощание с коллегой времени нет. Вы ведь понимаете?
Вздох девичьих голосов.
А вестник берет ее на заметку.
Сколько еще? Сколько они протянут? Дотянет ли кто-то из них до конца? А что в конце?
Им же сказали – у вас времени месяц.
Был выстрел. А потом еще два.
Засыпая со своими персонажами в обнимку, – на потолке роились сцены. Опять… новые. Совсем свежие, – Кивин думал, что это не совсем честно. У них времени всего месяц. Но возможно ли создать за этот месяц шедевр? Творение всей твоей жизни? Но… если такая постановка вопроса.
Что будет после – все знали.
– У вас осталось три недели. Вы уже продвинулись больше, чем на одну треть. Молодцы. Работайте, творцы. Впереди еще много работы.
Линда смотрела на орла соловьиными глазами. Больными.
Почему они должны умереть?
Он вернул ей взгляд.
Смерть творца, когда мечта его жизни исполнена, – не это ли самое достойное, что может он желать. Им повелели творить. Разрешили. Все, что они хотят. Создайте шедевр. У вас времени – месяц.
Чтобы вы гордились.
Работы выходили приличные. Наверное. Это все черновики. Но тех, кто задумывался о будущем, скрадывал страх – и все рушилось. Выстрел – и все. Ведь работа не писалась.
Поэтому никто не думал о будущем.
– Три недели.
Линда готова была плакать. Птица смотрела на нее в упор.
Творец кивнула. И послушно приступила к строчкам. Получалось лучше, чем обычно.
Будто рука нарисованная, проступало очертание дерева – кожа светлая, пальцы тонкие и с кружочками вместо хрящиков. Пальцы пробовали прикрепленные нити.
Глава 2
Лежа дернул мне руку и начал уводить. Господи, зачем он это делает?.. Перед глазами стояла челюсть Криса, а воображение дорисовывало остальное: труп, с обезображенным, красно-мясным лицом…
Я услышала стражников.
Олег побежал, больно потянув мою руку.
– Да поняла я!..
Он не обернулся.
Черт, что понадобилось от меня стражникам?
– С кем она убежала?
– Ты запомнил ее лицо? – Запыхавшийся наткнулся на прохожего, и женщина вскрикнула. – Что орешь?!
– Приведите хоть кого-нибудь! – гаркнул мальчишка-лейтенант, но получилось пискляво. – Кто прячется – берем. Нам нужны доказательства!
Вот придурок.
Ищем, народ.
Улицы были похожи на петли – московские, безориентированные, в них можно было запутаться
На одном из поворотов Лежа бросил меня на стену серо-кирпичного дома. Я засвистела сквозь зубы, стерпела.
Он выглянул, ничего не заметил, и вбил ладонь аккурат у моего уха. И гневно уставился.
– У тебя совсем нет мозгов?!
Я раздраженно сжала зубы.
– Поднимаешь ор на всю столицу! Поймают тебя – оставят то же самое, что там!
У меня слезы брызнули из глаз.
– Да, кретин, именно это и оставят! Он моим другом был! Он, урод…
Перс зажал мне рот. Я прокусила ему ладонь, но он только поморщился.
Люди, из тех, что проходили мимо, смотрели на нас. Черт, сообщат же!..
Лежа снова запетлял по улицам.
Знает ли он эти улицы, как свои пять пальцев?
Я никогда не видела столько помоек. Столица изнутри – помойка. Причем, мне кажется, что в Москве еще тщательно работает санитарная служба…
Я запыхалась. Олег вильнул куда-то, а там баки. Он пихнул меня в этот мусор, а я удержалась на ногах.
Я опять опаздывала на пару. Собственно, я почти всегда опаздывала. До метро было рукой подать, и я почему-то думала, что эти «подать» для меня не займут больше пяти минут. Но если в эти пять минут я могла уложиться, то расписание поездов корректировать было не в моих силах.
Однажды очень долго не было поезда. Я поглядывала на часы, начиная нервничать. А на циферблате, отсчитывающем отсутствие транспорта, значилось уже больше пяти минут. Меня иногда посещали мысли, как же люди ленивы. Если бы действительно хотели успевать везде и всегда, давно бы уже придумали трансгрессионное устройство. А так – только нервы себе изводишь.
Что это не решило бы проблему? Это да, но возмущения были бы уже по другому поводу.
Рядом со мной тусовался какой-то бомж. Я не очень люблю употреблять это слово, потому что мне кажется, я всегда могу ошибиться. Бывали же случаи, когда успешные люди выбирали эту жизнь, не обязывающую платить налоги, покупать шикарные вещи, еды им тоже всегда хватало – кормят, лечат бесплатно. В Японии вообще спать можно в самом метро – ночью. И единственное, чем ты расплачиваешься, – это жуткая антисанитария. Правда, тебя она тоже особо не мучает – только окружающих тебя людей.
Поэтому я, как ни отворачивалась, пыталась сдерживаться и не зажимать себе нос, мне это казалось очень неприличным.
Бомж, раз другого определения я придумать не могу, покачивался, будто пил всю ночь, в руке держал скомканной газету. По зеленому оформлению полос я узнала в ней «Metro». Сразу вспомнились странные заголовки, от которых краснеют уши. А потом представилось, что этот бомж оставляет где-то газету, а кто-то берет ее читать, бесплатную… Те, кто убирают их, хотя бы в перчатках.