Хутор Гилье. Майса Юнс
Шрифт:
— И это называется «хорошо знает»?
— Он сказал еще, что ты не подходишь к их дому. Знаешь почему?
— Нет.
— Хочешь, скажу? Ему кажется, что для их дома ты слишком своевольная.
— Что? Он так сказал?
Ингер-Юханна нахмурила брови и так сердито посмотрела на Тинку, что та поспешила добавить:
— Студент сказал, что в доме губернатора все должны ходить вокруг его супруги на задних лапках, и ему жалко, — это его слова, — что так рано наденут хомут на такую красивую шейку.
Ингер-Юханна тряхнула головой и засмеялась:
— Ну
Тинка уже уехала в Рюфюльке. Ее место за столом и в спальне пустовало. Капитан не раз ловил себя на том, что, забывшись, зовет Тинку.
И вот настал канун того дня, когда и Ингер-Юханна должна была покинуть отчий дом.
Чемодан из тюленьей кожи заново оковали железными полосами, и он стоял теперь открытый; оставалось только сложить в него вещи. Экипаж в сарае жирно смазали, с его осей капал деготь, а долговязый Ула задал Вороному овса. Шутка ли, ему предстоял трехдневный путь!
Капитан деловито расхаживал по дому — никто не умел лучше его упаковывать вещи.
Мать осторожно протягивала ему одно за другим новые, дорогие платья дочери. Белье, шитое в Гилье, не посрамит их в глазах супруги губернатора.
Беда только, что стоило капитану наклониться, как кровь приливала ему к голове.
— Опля, вот и все в порядке!.. Не понимаю, о чем ты думаешь, мать! Зачем такая гора бумажных чулок? Ну-ка, дай мне эту вещь, да нет, вон ту, ту!
Кто же может с ним сравниться? Ведь он столько путешествовал!
— Йегер, тебе вредно так много нагибаться.
Капитан вдруг резко выпрямился:
— Думаешь, долговязый Ула сам догадается натереть Вороному холку бальзамом? И не забудет взять в дорогу флакон? Ах, не подумай я об этом, бедному Вороному придется проделать весь путь со сбитой холкой. Сбегай вниз, Теа, и скажи Уле… Нет, постой, — капитан с трудом перевел дух, — лучше я сам пойду и прослежу, чтобы он все сделал как следует.
Мать подождала, пока его шаги не заглохли на лестнице, и сама принялась торопливо укладывать вещи.
«Лучше уберечь его от ненужных волнений».
Чемодан быстро наполнился, и вот наконец поверх всего легла белая салфетка. Оставалось только сесть на крышку и повернуть ключ в замке.
К вечеру суета и волнение улеглись. На столе стояла сваренная на сливках мучная каша, к ней подали малиновый сироп. И этот праздничный ужин напоминал, что еще одна дочь покидает родной кров.
Все ели молча. Только стук ложек нарушал тишину.
— На, дочка, налей себе сиропа в мою большую чашку. Да бери, бери, раз отец тебе предлагает.
До чего же она хороша, его любимица! Посмотреть только на ее руки, когда она ест. А лицо у нее тонкое и бледное, как у монахини.
Капитан громко вздохнул и отодвинул свою тарелку.
Ингер-Юханна не смогла сдержать слез.
Никто не попросил добавки.
Капитан ходил по комнате, что-то насвистывал и не подымал глаз.
Больно было глядеть, как тяжело отец переживал предстоящую разлуку.
— Дитя, ты должна нам писать каждый месяц обо всем подробно, слышишь, —
— Как? Супруга губернатора будет читать то, что я пишу тебе и отцу? Да разве я это допущу!
— Дитя, ты должна во всем ей повиноваться. Тебе это будет нетрудно, если только захочешь… Ведь тетка очень добра ко всем, кого любит, конечно — только если ей не перечат… Ты сама знаешь, как много зависит от того, понравишься ли ты ей и — ты ведь меня понимаешь — привяжется ли она к тебе. Она тебя наверняка не пригласила бы к себе, если бы не думала удочерить.
— Удочерить? Меня? Она хочет отнять меня у тебя и отца? Ну нет, тогда мне лучше вообще туда не ехать.
Ингер-Юханна присела на край ящика с пшеничной мукой и расплакалась.
— Полно, полно, Ингер-Юханна! — Мать погладила ее по волосам. — Ты же знаешь, детка, что мы вовсе не хотим от тебя избавиться. — Голос матери дрогнул. — Ведь все это делается ради твоего же блага, дитя мое… Ты себе плохо представляешь, что ожидает вас, троих девочек, когда отец покинет нас навсегда. Нужно радоваться, если тебе представляется случай как-то пристроиться, и мы должны остерегаться его упустить… Помни об этом, помни постоянно, Ингер-Юханна. Ты достаточно умна, чтобы все понять… Научись только владеть собой, для тебя это сейчас главное — уж очень ты независима по натуре.
Ингер-Юханна почти с испугом посмотрела на мать. Девушке было очень тяжело — впервые она не находила ответа у той, к кому всегда обращалась за советом.
— Я хотел бы сегодня ни на минуту не расставаться с дочкой, а вы меня все бросаете одного, — сказал капитан и со скрипом открыл дверь чулана. — Ты даже представить себе не можешь, мать, как пусто и одиноко будет здесь без нее. — Он фыркал и сопел, как кит.
— Мы сейчас все пойдем в столовую. Быть может, ты нам сегодня что-нибудь споешь? — попросила мать, чтобы подбодрить мужа.
Сильный, теперь уже немного хрипловатый бас капитана был предметом его гордости и славы еще с юношеских лет.
С клавесина сняли бумаги и книги, — когда отец пел, крышку надо было полностью открывать.
Клавесин, ощерив свои желтые зубы, издавал тонкие, пронзительные звуки, четыре клавиши вообще молчали. Аккомпанировала мать, причем она то и дело отставала в темпе. Дело шло у них примерно так: мешок медленно сползал с воза, а лошадь неутомимо продолжала свой бег. Но мать со стоическим спокойствием принимала все его нетерпеливые упреки.