Хутор Гилье. Майса Юнс
Шрифт:
У дверей развернулись какие-то переговоры.
— Ну конечно! — воскликнула мадам Йёрстад. — Пусть Тилла заходит, и Марен, что служит у Суннбю, тоже. Это наши хорошие знакомые, мадам Андерсен!
— Вот уж не думала, что попаду в дом, где служанок считают за хороших знакомых. — И мадам Расмуссен стала громко звать своих дочерей: — Теа! Ларсине! Подите сюда!..
— Она уйдет! — забеспокоилась мадам Йёрстад.
— А ты, мать, дай-ка еще выпить. — Маляр налил в пивную кружку пуншу покрепче; он-то знал, где собака зарыта: питье, которым
Тилла и Марен уже лихо отплясывали каждая со своим кавалером, то и дело натыкаясь и наталкиваясь в тесноте на другие пары. Надо же наверстать упущенное. Юбки их так и взмывали вверх, открывая обтянутые грубыми шерстяными чулками икры и стоптанные, мокрые от снега башмаки.
Старый Дёрум откашлялся и сплюнул, выпуская клуб дыма; ну и пылищу подняли, ишь как топают, всю грудь заложило. Ох-хо-хо! Он повернулся, взял с подоконника стакан и отхлебнул глоток, чтобы промочить горло.
Из полуоткрытых дверей в мастерскую валил пар; а у порога все шире расползалось темное сырое пятно от растаявшего снега, который приносили на башмаках те, кто выходил на улицу выпить.
Во дворе парни, не скупясь, передавали из рук в руки бутылки и возвращались в мастерскую раскрасневшиеся и веселые. Они и девушек уводили с собой и заставляли их выпить пунша.
— Нет, спасибо! Пустите меня! Да нет же, говорю вам, нечего меня тащить! Мне хватит того, что я выпью здесь. — Енсине не по душе были эти махинации за дверью.
Появился Юханнесен — белокурый приказчик из лавки Суннбю. Маляр радушно встретил его и начал угощать. Не успели оглянуться, как он уже танцевал с дочкой управляющего.
Плик, плик, плик — скрипка едва пиликала и в разгар танца смолкла совсем.
— Ага, Шёбергу тоже захотелось пунша!
— А как же! Надо смазать машину, — сострил кто-то.
И вдруг снова раздалось «плик, плик, плик», и кто-то закричал:
— Да смажьте же машину!
— Здесь, кажется, танцуют? — В открытую дверь заглянул студент Хьельсберг; он только что вернулся из города и решил полюбопытствовать… Ах, и Майса тут, вон как кружится, словно пушинка…
— Вам чего?.. Вы что, здешний? — раздались голоса вокруг.
Он увидел мадам Йёрстад и быстро нашелся:
— Нет ли здесь Шёберга, мадам Йёрстад? Мне бы поговорить с ним. Он обещал запаять мой кофейник со спиртовкой.
— Здесь он, здесь, господин студент.
— Понимаете, если сегодня он его не сделает, быть мне утром без кофе.
— Знаете, сейчас его не просто заполучить, он у нас за скрипача… Но, может, вы не откажетесь зайти и обождать немного… Это студент с нашего двора, — объяснила она окружающим.
— У вас, видно, рождественская вечеринка, — заметил Хьельсберг, проходя в мастерскую.
— Крестины, господин студент.
— Так вот, значит, почему днем была такая суматоха.
— Да, да, дочурку крестили, назвали ее Хирстине.
— Она у вас, кажется, четвертая или пятая, мадам Йёрстад?
— Шестая…
— Это
Студент не собирался вступать в беседу с красной, грузной мадам Расмуссен, но он улыбнулся и кивнул ей, словно прислушивался к ее словам.
…Майса не смотрела в его сторону. Но вот она улыбнулась… С ней всегда забавно разговаривать, она так поглощена делами всех этих Скэу, Транемов — или как их там зовут, кого она обшивает. Можно подумать, что все они ее лучшие друзья. А на самом деле работает как лошадь за свои жалкие марку и шесть шиллингов в день.
Черт возьми, ну и болтлива эта толстуха, злится она на кого-то, что ли?
Он не ошибся: мадам Расмуссен порядком опьянела и рассердилась, и гнев ее объяснялся тем, что этот ловкий приказчик Юханнесен еще ни разу не соблаговолил пригласить ни одну из ее дочерей. Все одна Енсине да Енсине, вот только теперь для разнообразия пошел с Майсой Юнс.
— Слишком уж эта швея строит из себя благородную, — заметила она. — Не дело так заноситься. И что это она все время глаз не сводит со своих ботинок. Интересно знать, как она их заработала…
Хьельсберг не ответил; ему страсть как хотелось потанцевать, и непременно с Майсой-швейкой, но сперва нужно добраться до Шёберга и сочинить что-нибудь насчет кофейника…
Юханнесен снова пригласил Енсине…
— Знаю я этих приказчиков, одна слава, что щеголи… Но не думайте, управляющий Андерсен и его мадам глаз с него не спускают… И маляр туда же, пьет с ним!
— Что? Кто? — рассеянно отозвался Хьельсберг… Эта Майса Юнс совсем недурна… и держится прекрасно. А парень, с которым она танцует, вероятно, из кузнецов — бледный, коренастый, черноволосый, видно бороду отпускает, а лицо все в каплях пота. Она хорошо с ним танцует, не позволяет слишком крепко обнимать себя; а ведь верно — она все время смотрит себе под ноги…
— Как-никак он мне родной брат.
— Кто, приказчик?
— Да нет, маляр.
— Уж он-то своего не упустит, если почует выгоду, — ворчала мадам Расмуссен, и в голосе ее слышалось неподдельное раздражение, — да чтобы я стала так лебезить перед этим управляющим, тьфу! — И в сердцах она плюнула на пол. — Уж вы мне поверьте, на этом дворе все в сговоре! Прикидываются, будто они лучшие друзья!
Плик, плик, плик, — и танцы снова прекратились.
— Вот, теперь беритесь за него, — подошла к Хьельсбергу мадам Йёрстад.
Хьельсберг поднялся. Ничего не поделаешь, придется как-то выходить из положения.
— Ну, что с моим кофейником? — спросил он отважно.
— Кофейник?.. Какой еще кофейник? — Шёберг положил скрипку на синий платок и, слегка вытянув шею, ждал, когда ему поднесут выпить.
— Студент хочет забрать свой кофейник — слышите, Шёберг? — шептала мадам Йёрстад; она знала, что сейчас Шёберг не настроен думать насчет работы, его надо расшевелить.