Хутор Гилье. Майса Юнс
Шрифт:
Крадучись вышла хозяйская дочка, делая какие-то знаки, — ему, мол, нельзя здесь оставаться, ему грозит какая-то опасность.
Ах, вот что, оказывается, ограбили почтовую карету, и его, ее возлюбленного, подозревают, так как в ту ночь он как раз был на охоте…
Но он хочет поговорить с девушкой.
Одним прыжком он вскакивает на крышу и начинает подслушивать, что говорят в доме; он страшно разъярен… И вот тебе на, крыша вдруг проваливается, и он попадает прямо в комнату, где собрались отец, мать, его возлюбленная, ленсман и прочие, а весь театр хохочет и аплодирует.
Майса
— Довольно глупо, что он полез на эту крышу!
— С его стороны — да, но для того, кто написал пьесу, йомфру Юнс, сарай этот, как видите, сослужил службу.
Майса снова перегнулась через барьер, чтобы посмотреть, как парень теперь выпутается… А он ловко издевался и насмехался над этим ленсманом! И откуда у него берутся такие шуточки? Публика хлопала как безумная.
Майса тоже не могла удержаться от смеха, а вокруг них топали и стонали от восторга.
— Я же говорил вам, что это смешная пьеса.
— Ну и чушь!
— Все дело в том, что у этого героя, Эндре, умная голова на плечах.
— Ну, только не похоже, чтоб я стала тут плакать, — улыбнулась она, — вряд ли мне понадобится та дверь, о которой вы говорили.
— Подождите, йомфру Юнс, пьеса еще не кончилась.
И вправду, парню связали руки и повели его в тюрьму.
Майса стала смотреть вниз — не видно ли кого из знакомых. В креслах и в нижнем ярусе, где располагались ложи, сегодня, в воскресенье, народу было не много. Зато в верхних ярусах зрителей было полным-полно. Внизу Майса заметила Турхилля Хейберга, а в другом конце зала — веселого студента Скэу, знакомого Арны; он стоял, засунув руку в карман, и рассматривал в бинокль зрителей. Майса поспешно спряталась за колонну.
— Не хотите ли апельсин, йомфру? — предложил Хьельсберг, успевший побывать в буфете. А публика уже с шумом рассаживалась по местам.
Началось следующее действие, и Хьельсберг уселся повыше, на скамейке сзади, — ему было тесно и неудобно сидеть на подложенном внизу пальто — все время приходилось остерегаться, чтобы не упереться коленями в спину Майсы.
Теперь показывали героиню; она была уверена в невиновности Эндре и решила освободить его, чего бы это ей ни стоило…
Отец ласково убеждал ее выйти за богатого Трунсена из Стуренга; его поддерживал и дядюшка-звонарь; мать беседовала с ней с глазу на глаз; ничего не помогало — девушка думала только об одном: как бы разыскать настоящего преступника и вызволить Эндре…
— Положимся на судьбу, йомфру Юнс.
И что вы думаете? Гунлэуг, героиня, нашла обрывок почтового извещения возле того дома, где жил помощник ленсмана. Как же она обрадовалась!
— Ну, это малоубедительно, — заметил Хьельсберг. — Я уже писал в своей статье, что этот обрывок — слабое доказательство: мало ли какие бумажки ветер разносит по дороге.
Но Майса явно поверила в эту улику. Гунлэуг же укрепилась в своих подозрениях: помощник ленсмана вдруг ни с того ни с сего стал собираться
— Это он ограбил! — решительно заявила Майса Хьельсбергу. — Он, он, этот длинный негодяй с вкрадчивыми манерами. Только бы ей удалось поймать его!
Дальше дело пошло совсем плохо… Помощник ленсмана потребовал снова произвести обыск, и у Эндре в овине нашли вторую половину письма с двумя печатями из четырех; там же был спрятан и почтовый мешок!..
— Это все помощник подстроил. — Теперь Майса была совершенно убита, ей казалось, что весь мир обрушился на влюбленных.
А когда им подошло время в последний раз проститься в тюрьме — Эндре отправляли на каторгу, — Майса так плакала, что слезы ручьями текли у нее по щекам. Она всхлипывала, вытирала глаза и почти не видела сцены. Она уже не думала, о том, что скажет Хьельсберг. Но вдруг двери тюрьмы распахнулись.
— Ну, слава богу! — быстро обернулась она к Хьельсбергу со вздохом облегчения.
На сцену высыпали родители Гунлэуг, уездный судья и другой народ, а помощник ленсмана стоял связанный и озирался. Мальчик-пастушок заиграл на своем рожке — это он увидел, как помощник ночью крался к дому Эндре, чтобы подбросить мешок!
— А сейчас они уже давным-давно поженились, — пошутил Хьельсберг, — и страшно счастливы.
Майса вздернула подбородок, — ей вовсе не хотелось, чтобы над ней подтрунивали.
— Вот видите, йомфру Юнс, напрасно вы зарекались насчет той двери.
Она ведь тоже не в первый раз в театре, напомнила ему Майса холодно.
— А я, знаете, дорого бы дал, если б мог приблизиться к одной из этих дверей.
На лице у Майсы появилось несколько обиженное выражение. Он, видно, думает, что пьесы вроде этой годятся только для таких, как она.
— Но вы все же получили удовольствие? — допытывался Хьельсберг.
— Ну конечно, и большое спасибо за билет… А теперь я должна попрощаться, мне нужно спешить — завтра спозаранку меня ждут у Транемов.
— Но ведь нам, кажется, по пути?
— Нет, благодарю вас, мне еще нужно забежать на кухню к Бьерке, захватить модный журнал на завтра.
— Вот как, значит, отвергаете меня… — Он постоял с минуту. — Знаете, йомфру, осторожность — большая добродетель, но не всегда она приятна. А впрочем, мне пора в редакцию, надо передать свои записи о спектакле, — заторопился он. — До свидания, йомфру Юнс.
Вечер кончился не так уж гладко. Майса провожала Хьельсберга глазами, пока он спускался с лестницы. Всегда-то из осторожности нужно от всего отказываться… Но какой он внимательный — попрощался с ней в коридоре, а не пошел по лестнице у всех на виду, будто она разрешила ему проводить ее.
На следующее утро в проходной комнате у коммерсанта Транема, где сидела Майса, собрался большой совет. Складной стол был завален образчиками клетчатой шотландки всех расцветок. Сингне, Арна и Грете намеревались шить себе платья на каждый день и обсуждали, решали и обдумывали, что выбрать.
— Если шить всем из крупной клетки, так хоть разного цвета.
— Грете эта клетка не подходит. Ей нужно что-нибудь такое, чтобы не полнило. Зачем же портить себя крупной клеткой?..