Хуторок в степи
Шрифт:
«Ага, – подумал Петя, – так вот, оказывается, где пропадает по целым дням мой уважаемый братец, и вот, оказывается, к чему может привести безделье!»
– Павлик, иди сюда! – строго сказал Петя.
Павлик встрепенулся как ужаленный, но тотчас, сделав ловкое движение всем телом, сел на колоду и посмотрел на брата невинными шоколадными глазами.
– Иди сюда! – еще строже повторил Петя.
– Ей-богу, паныч, что вы до него чипляетесь! – ненатурально смеясь, сказал Гаврила. – Мы с ним играем не на интерес, а просто так, для провождения времени. Побей меня бог, святой истинный крест! –
– Ябеда, юда! – на всякий случай пропел Павлик, незаметно выгребая из-под себя деньги.
Но Петя только поморщился и махнул рукой.
– Совсем не то, – сказал он. – Иди сюда.
Он завел Павлика подальше, в заросли паслена и белены, остановился перед ним, расставил ноги и сурово посмотрел ему в глаза.
– Вот в чем дело… – Петя немного замялся. – Мне надо, чтобы ты сделал одну вещь… или, вернее, не одну вещь, а одно поручение…
– Знаю, знаю, – быстро сказал Павлик.
– Что именно ты знаешь? – нахмурился Петя.
– Знаю, что ты хочешь. Ты меня сейчас будешь посылать с письмом к этой новой девочке. Может быть, нет?
– Откуда ты знаешь? – не удержавшись, воскликнул Петя.
– Ха! – сказал Павлик. – Что, я не вижу, как ты бесишься? Только можешь меня не посылать, потому что я все равно не пойду.
– Нет, пойдешь! – грозно сказал Петя.
– Смотрите, какой нашелся! – дерзко ответил Павлик, предусмотрительно отступая.
– Пойдешь! – упрямо процедил Петя сквозь зубы.
– Не пойду.
– А вот пойдешь!
– А вот не пойду! И хватит мной командовать! Я уже не маленький, чтобы ходить по девочкам с твоими записками. Что я туда пойду, чтоб мадам Павловская мне уши нарвала? Тоже нашелся!
– Значит, не пойдешь? – со зловещей улыбкой спросил Петя.
– Не пойду.
– Ну так знай!
– А что будет?
– Будет то, что я сейчас же пойду и скажу папе, что ты играешь в азартные игры.
– А я сейчас пойду и всем расскажу, что ты влюбился в новую девочку, и как ты пишешь любовные письма, и как ты сидишь у них под окном в бурьяне и мешаешь ей учиться, и над тобой все будут насмехаться. Что, съел?
– Подлец! – сказал Петя.
– От такового слышу, – ответил Павлик.
– Я все-таки надеюсь, что ты будешь молчать, – глухо сказал Петя.
– Как ты, так и я!
И с этими словами Павлик весьма независимо отправился за конюшню, где Гаврила, изнемогающий от безделья, лежал на земле и тасовал карты.
Положение было безвыходное.
Ночью Петя опять прокрался к флигельку и долго сидел в полыни, не решаясь бросить письмо в открытое окно. На этот раз в домике было темно наверно, Павловские спали. Пете даже казалось, что он слышит чье-то сонное дыхание. Белая стена флигелька так ярко была освещена луной, что казалась голубой, и на ней чуть шевелилась черная сквозная тень белой акации, а полынь, в которой сидел Петя, вся сияла, как серебряная.
Несколько раз Петя менял место, стараясь укрыться в тень от пугающего света луны, и в конце концов так расшумелся, что в домике послышался вздох и раздраженный голос сказал:
– По-моему, вокруг все время кто-то ходит.
На что другой голос, нежный и сонный, ответил, зевая:
– Спи, мамочка, это, наверно, бродячие кошки.
Петя с замирающим
Обливаясь холодным потом, Петя пополз назад, и, когда наконец добрался до своей брезентовой раскладушки и стал бесшумно раздеваться, услышал из-под одеяла зловещий шепот Павлика:
– Ага! Думаешь, я не знаю, куда ты шлялся? Бросать письмо. Скажи спасибо, что тебе еще не надрали уши.
– Нахал! – прошипел Петя.
– От такового слышу, – пробормотал Павлик, засыпая.
47. Любовное свидание
Неизвестно, как бы пережил Петя следующий день в лихорадочном ожидании свидания, если бы не началась поливка сада. Петя с азартом крутил ручку цистерны, вытаскивая ведра, и выливал воду в бадью, откуда ее уже разносили по всему саду. Он сам выбрал эту изнурительную, однообразную работу, потому что она не мешала ему думать о свидании.
Несмазанная ось железного решетчатого барабана утомительно визжала. Хрустела, накручиваясь и раскручиваясь, гремучая цепь. Тяжелое ведро медленно ползло вверх, роняя в гулкую темноту цистерны капли, которые разбивались, как пистоны, и это же ведро потом легко падало вниз, увлекая за собой мокрую цепь, так что барабан как бы сам собой бешено крутился, и нужно было отскакивать в сторону, чтобы со всего маху не ударила ручка в ключицу.
Руки и спина ныли, ноги дрожали, рубашка промокла, жаркий пот струился по лицу и капал с подбородка, а Петя все крутил и крутил, не давая себе отдыха. Он испытывал блаженство, которое один раз вдруг перешло в отчаяние, когда Петя заметил, что все вокруг потемнело, откуда-то наползла синяя туча, уже стал накрапывать дождик, готовый к вечеру превратиться в ливень и помешать свиданию. Но, к счастью, ливень прошел стороной, туча растаяла, и к вечеру откуда-то издалека повеяло прохладой, что было весьма кстати, так как позволяло Пете надеть плащ.
Предзакатное солнце горело над степью, и, когда Петя в плаще, сделав из предусмотрительности огромный круг, появился на тропинке против флигелька, его тень была такой длинной, словно он шел на ходулях.
В монастыре на 16-й станции призывно звонили к вечерне. Далеко в степи слышалось печальное пение косарей. Белая стена флигелька казалась телесно-розовой, и стекла маленьких окошек ослепительно блестели расплавленным золотом. Руки у Пети были как ледяные, и во рту было тоже так холодно, будто он наелся мятных лепешек.
Хотя для этого не имелось почти никаких оснований, но Петя почему-то был уверен, что она непременно придет. Но, если говорить правду, в самой глубине души все-таки посасывал червячок сомнения.
Петя лег в траву, положил подбородок на кулаки я с таким напряжением стал смотреть на домик, как будто всеми силами своей души хотел заставить ее немедленно, сию же секунду, без малейшего промедления выйти в степь. В сущности, это была уже не любовь, а уязвленное самолюбие; не страсть, а упрямство; беспредметное смятение чувств, желание низвести свой идеал с неба на землю и убедиться, что Марина решительно ничем не лучше других девочек, например Моти, даже наверное хуже.