Хвала отчаянию

Крамер Теодор

Художник

Прокорма не стало, обрыдли скандалы,ни денег, ни хлеба тебе, ни угля;покашлял художник, сложил причиндалы —и кисти, и краски – и двинул в поля.Он всюду проделывал фокус нехитрый:пришедши к усадьбе, у всех на видувставал у холста с разноцветной палитройи тут же картину менял на еду.Он скоро добрел до гористого краяи пастбище взял за гроши в кортому,повыскреб

замерзший навоз из сарая,печурку сложил в обветшалом дому,потом, обеспечась харчами и кровом,на полном серьезе хозяйство развел:корма запасал отощавшим коровами загодя всё разузнал про отел.Порой, уморившись дневной суматохой,закат разглядев в отворенном окне,он смешивал известь с коровьей лепехойи, взяв мастихин, рисовал на стене:на ней возникали поля, перелески,песчаная дюна, пригорок, скирда, —и начисто тут же выскабливал фрески,стараясь, чтоб не было даже следа.1929

Военнопленный

Он в горы с конвоем пришел, к сеноставу,в мундире еще, чтоб трудился, как все,покуда хозяин спасает державу, —расчистил бы непашь к осенней росе,чтоб истово пни корчевал в непогоду,справлял бы в хозяйстве любую нужду,чтоб в зимние ночи, хозяйке в угоду,по залежи горестной вел борозду.Однако на фронте поставили точку,хозяин вернулся: такие дела.Хозяйка ему подарила сорочкуи с грушами штрудель в дорогу спекла.Вот тут ему шкуру как раз да спасать бы,не место в хозяйском дому чужаку, —но год, проведенный средь горной усадьбы,развеял по родине дальней тоску.В капустном листе – настоящее масло,по-щедрому, так, что не съешь за присест;однако горело в душе и не гаслопрощанье, хозяйкин напутственный крест.И странную жизнь он себе предназначил:в единую нитку сливались года,он вместе с косцами по селам батрачил,однако домой не ушел никогда.1928

Поселенцы

Разрешенье на жительство дал магистрат,и трава потемнела в лесу, как дерюга, —на окраину в эти весенние дни,взяв мотыги и заступы, вышли они,и от стука лопат загудела округа.Подрядившись, рубили строительный лес,сколотили на скорую руку заборы, —каша весело булькала в общем котле,и по склонам на грубой ничейной землесозревали бобы, огурцы, помидоры.Поселенцы

возили на рынок салати угрюмо глядели навстречу прохожим —только голод в глазах пламенел, как клеймо;им никто не помог, – лишь копилось дерьмо,всё сильнее смердевшее в месте отхожем.В перелоге уныло чернели стручки,корешки раскисали меж прелого дерна,на опушке бурел облетающий бук,где-то в дальнем предместье ворочался плуг, —но пропали без пользы упавшие зерна…И мороз наступил. В лесосеках опятьподряжались они, чтоб остаться при деле, —пили вечером чай на древесном листу,и гармоника вздохи лила в темноту.Загнивали посевы, и гвозди ржавели.1928

Контуженный

Тот самый день, в который был контужен,настал в десятый раз; позвать врача —но таковой давно уже не нужен,навек остались дергаться плеча.Сходил в трактир с кувшином – и довольно,чтоб на часок угомонить хандру:хлебнешь немного – и вдыхать не больносырой осенний воздух ввечеру.По окончаньи сумерек, однако,он пробирался в опустевший сади рыл окопы под защитой мрака,совсем как много лет тому назад, —всё как в натуре, ну, размеров кроме,зато без отступлений в остальном, —и забывал лопату в черноземе,что пахнул черным хлебом и вином.Когда луна уже светила саду,за долг священный он считал залечьс винтовкою за бастион, в засаду,где судорога не сводила плеч;там он внимал далеким отголоскам,потом – надоедала вдруг игра,он бил винтовкой по загнившим доскам,бросал ее и плакал до утра.1929

Из сборника «С гармоникой»

(1936)

Мартовские смерти

Когда межу затянут сорнякии вспыхнет зелень озими пшеничной,в деревне умирают старикивесенней смертью, тяжкой, но привычной.Сам воздух, будто некая рука,орудует, в кого постарше целя,чтоб тот залег в могилу тюфяка,с которой встал-то без году неделя.Они лежат, одеты потеплей,и слушают – занятья нет приятней, —как треплет ветер кроны тополей,как шумный гурт прощается с гусятней.Взвар застывает коркой возле рта,

Конец ознакомительного фрагмента.