Хватайся! Рискуй. Играй. Умри
Шрифт:
— Который час?
Я лежу в кровати без трусов. После секса я сразу же заснул.
— Какая разница?
— Мне на работу надо, а тебе сходить за продуктами. У меня кроме пива больше нечего жрать.
Катя протягивает мне трусы. Они почему-то мокрые и пахнут пивом.
Бывшая лучшая подруга находит мой телефон.
— Он у тебя разряжен.
— Я его отключил. Наверное, навсегда.
Она мечется по неприбранной бедноватой комнате. Наконец находит своей телефон. Слышу мат. Опаздывает.
Быстрыми движениями натягивает джинсы,
— И купи тесты на беременность.
Захлопывающаяся дверь — и тишина.
Мы пытались зачать ребенка. И будем пытаться еще. Потому что на сессию я не еду. В Татарстане мне уже никогда не побывать.
Палата номер двести двадцать четыре. Нас только двое. Я и мой безымянный сорокалетний сосед с половиной лица. У него вмятая голова, как наполовину сдувшийся мяч. Нет левого глаза, части носа, губ. Все в страшных шрамах. Удивительно, что его мозг не тронут.
Он внимательно смотрел на меня, лежащего с книгой в руках четырнадцатилетнего подростка. Поинтересовался:
— Ты откуда?
Я научился различать невнятную речь, потому что сам из-за повреждений на лице первое время плохо говорил.
— Из Казани.
— А я из Москвы. Так значит, ты татарин?
Кажется, этот человек любитель пообщаться. Не даст спокойно почитать. Я отложил «Капитанскую дочку» Александра Сергеевича.
— Нет. С чего вы взяли?
— Ну ты же из Татарстана, значит татарин.
Мне не понравился тон его голоса, которым он проговаривал слово «татарин». Словно в нем есть что-то плохое.
— Я полностью русский. У меня нет ни одного родственника татарской национальности.
— Нет, если ты живешь в Татарии, значит ты татарин, не спорь со старшими!
Я тяжко вздохнул.
— Да чем вам татары не угодили? Ну, предположим, я он и есть. И что?
— Как что? Ненавижу татар! Из-за них Россия отстает в развитии на двести лет, из-за их чертова ордынского ига.
Какой же он дурак.
— Мне вам нечего больше сказать.
— Вот и молчи, татарское отродье. Пристрелить всех вас к чертовой матери! И ваши мечети сжечь!
Все-таки мозг у мужика пострадал конкретно. Или он всегда был таким?
— Вы еще скажите, что
И без того безобразное лицо соседа исказилось в гневе.
— Фашист!
Я соскочил с койки и выбежал из палаты. Надо попросить заведующего, чтобы меня переселили подальше от психа. Вдруг, пока буду спать, ночью придушит.
Весь день десятого января Максим Волков позволял себе валяться в постели и медленно размышлять о людском существовании.
Я потихоньку скатывался в депрессию.
Когда с работы вернулась Екатерина Манчкина мне, сходящему с ума от одиночества, немного стало легче.
За ужином бывшая лучшая подруга смотрит на мое исхудавшее и больное тело, замечает:
— Я же тебе говорила.
— Что?
— Что тебя окружающие будут считать умершим еще при жизни.
Тыкаю вилку в салат.
— Ты не права. Есть люди, которым я небезразличен, потому что они считают меня живым.
— Да? И где они сейчас, когда тебе так хреново?
Не нахожу, чем ответить. Нелепо бормочу:
— Ну, знаешь, у Лили и Кэти сессия…
— А остальные? Влад? Настя? Андрей? Анна? Павел? Ульяна? Ты думаешь, раз мы перестали дружить, я забуду имена всех тех, кто тебя окружал? И где они? Лейсана, Аксинья, Татьяна?
Несколько глотков морковного сока. Говорю:
— Может, их и нет рядом, но в этом вина моя. Я вел себя не очень хорошо.
— И какой неизлечимо больной будет паинькой? Виноват не ты, а тот, кто не понимал твоего состояния. Вот знаешь, мне сейчас обидно за тебя. Что у тебя не друзья, а суки последние. Особенно Андрей. Я ему лично перегрызла бы глотку.
Жую салат и совсем не понимаю, каков он на вкус.
— Но поклонники моего творчества все еще не покинули меня.
— В том-то и ирония, что тебя могут покинуть только самые близкие.
Единственная лампочка, изредка моргая, освещает маленькую кухню желтым светом. Катя продолжает:
— Знаешь, для чего нужны друзья?
Она ждет ответа, а я молчу. Поэтому сама отвечает:
— Друзья нужны для того, чтобы друг друга хоронить. Поэтому я не буду против, если ты решишь прожить остаток дней у меня.
— Зачем ты это сделала?
Я ввалился в палату Кати 3.5. Она сидела, укутанная в одеяло, и смотрела в окно.
— И как ты думаешь, зачем?
— Покажи руки!
Я схватил ее предплечья. На правом предплечье длинная белая полоска — когда-то она порезала вену осколком бутылки. Больше шрамов нет.
— Так значит, таблетки?
— Да.