Хватит убивать кошек!
Шрифт:
Кафедра истории Средних веков, где учился Ю. Л. Бессмертный, пользовалась своеобразной репутацией в Московском университете: известные эрудицией старые профессора, носители дореволюционной университетской культуры, плохо вписывались в интеллектуальный и социальный пейзаж, где все более доминировали арривисты из когорты красных профессоров [285] . Вопреки упрощенному представлению, российские университеты даже при сталинском режиме вплоть до 1940-х гг. сохраняли некоторые элементы если не автономии, то по крайней мере старой академической традиции (что и неудивительно, если учесть в целом достаточно массовую поддержку, оказанную интеллигенцией коммунистическому режиму). Однако по мере формирования новой советской интеллигенции и исчезновения старых профессоров под воздействием как времени, так и репрессий, островки старой университетской культуры оказывались все более изолированными. В Московском университете одним из последних таких островков оставалась кафедра истории Средних веков. Естественно, что именно она особенно пострадала в конце 1940-х гг. в ходе борьбы с космополитизмом — в том, что касается соотношения сил в академическом мире, эта последняя идеологическая кампания сталинской эпохи стала завершающим этапом наступления
285
Гуревич А. Я.«Путь прямой, как Невский проспект»… С. 11–12; Он же.Историк среди руин: Попытка критического прочтения мемуаров Е. В. Гутновой // Средние века. Вып. 63. М.: Наука, 2002. С. 362–393.
Для поколения Ю. Л. Бессмертного борьба с космополитами стала основополагающим коллективным опытом, последствия которого еще в полной мере ощущались в период перестройки. Можно, не преувеличивая, сказать, что основные линии размежевания, характерные для советской историографии на протяжении всего постсталинского периода, обозначились именно в конце 1940-х гг.
Одной из главных жертв кампании против космополитов на историческом факультете Московского университета стал А. И. Неусыхин. Студентам, на поддержку которых рассчитывала партийная организация университета, было предложено присутствовать на собраниях преподавателей, где их учителя были вынуждены публично каяться во всех возможных грехах. А. И. Неусыхин был одним из немногих, кто осмелился отвергнуть обвинения в свой адрес. Среди его учеников также нашлось несколько человек, не согласившихся играть уготованную им роль. На одном из студенческих собраний они решились вступиться за учителя, утверждая, что его метод ни в чем не противоречит марксизму. Ю. Л. Бессмертный был одним из них. Вопреки ожиданиям репрессий не последовало, по крайней мере сразу: вероятно, руководители партийной организации предпочли замять дело во избежание обвинений в том, что они не контролируют своих студентов (впрочем, несколько позднее заступничество за А. И. Неусыхина помешало Ю. Л. Бессмертному поступить в аспирантуру).
Несмотря на это слабое сопротивление, борьба против космополитов ощутимо сказалась как на соотношении сил в академическом мире, так и на социально-психологическом климате в стране в целом. Убеленные сединами мэтры уже давно привыкли признавать во всеуслышание, до какой степени им, при всей их профессиональной компетентности, недостает органичного марксизма красных профессоров. Пройдя через новые унижения, они чувствовали себя совершенно беззащитными перед лицом арривистов новой формации. Почти все они оказались сломлены психологически. Несмотря на разрешение продолжить исследовательскую работу и даже преподавание, им пришлось забыть о свободе творчества, не говоря уже о власти. Это, в частности, объясняет свойственную многим из них в 1950–1970-е гг. склонность к схоластике и догматизму.
Одновременно сложилась группа более молодых историков, которые в ходе борьбы с космополитами в достаточной степени доказали властям готовность к сотрудничеству. Именно эта группа вскоре пришла к руководству советской историографией. Ее главным представителем в медиевистике была Н. А. Сидорова, исследовательница средневековой французской культуры, пытавшаяся объяснять развитие богословия в XII в. влиянием классовой борьбы. Вокруг нее выросло целое поколение медиевистов, в совершенстве овладевших суконным языком казенного марксизма. Речь идет о таких историках, как А. И. Данилов, А. Н. Чистозвонов, З. В. Удальцова, Е. В. Гутнова. Они сохраняли властные позиции в академическом сообществе вплоть до 1980-х гг. Парадоксальным образом власть учеников благословили пережившие чистки старые профессора, которым ученики — уже после смерти Сталина — позаботились воздать часть положенных почестей. Напротив, карьеры тех медиевистов, кто не вошел в доминирующую группу, складывались весьма сложно.
Не допущенный в аспирантуру, Ю. Л. Бессмертный около десяти лет преподавал в средней школе, что в советских условиях оставляло мало шансов на карьеру исследователя. Но ценой напряженной работы, едва не стоившей ему здоровья, он в 1958 г. сумел защитить кандидатскую диссертацию и стать сначала лаборантом, а потом и научным сотрудником Института всеобщей истории АН СССР (где к нему несколько позднее присоединился А. Я. Гуревич, другой ученик А. И. Неусыхина, поддерживавший учителя в годы борьбы с космополитами и, естественно, не вошедший в доминирующую группу медиевистов). В этом институте Ю. Л. Бессмертный проработал до конца жизни. Положение научных сотрудников было престижным, но в известном смысле маргинальным: они не были напрямую связаны с преподаванием и, следовательно, с механизмами воспроизводства профессионального сообщества. Сотруднику академического института можно было разрешить, а можно и не разрешить преподавать в университете и руководить аспирантами. Вплоть до конца 1980-х гг. ни А. Я. Гуревич, ни Ю. Л. Бессмертный не имели возможности преподавать в московских вузах и не допускались к руководству аспирантами. Даже и после 1991 г. им оставался закрытым доступ на исторический факультет Московского университета, где власть по-прежнему принадлежит наследникам доминировавшей в 1960–1980-е гг. группы официальных историков. Лишь на других факультетах МГУ и в ряде реформированных после падения коммунизма столичных вузов (прежде всего в РГГУ) А. Я. Гуревич и Ю. Л. Бессмертный, уже будучи всемирно известными историками, впервые начали преподавать в Москве. До этого А. Я. Гуревич, живя в Москве, был вынужден преподавать в Калинине, а Ю. Л. Бессмертный читал лекции в Новосибирске, Риге, Горьком. Именно в Горьком, где в 1970-е гг. он наездами проработал несколько семестров, у него появились первые ученики.
Поступив на работу в Академию Наук, Ю. Л. Бессмертный сосредоточил усилия на подготовке докторской диссертации, которую он защитил и опубликовал в качестве монографии под названием «Феодальная деревня и рынок в Западной Европе XII–XIII веков» в 1969 г. [286] Работа была посвящена переменам, происшедшим в средневековой деревне под воздействием развития городов и товарно-денежных отношений. Впоследствии Ю. Л. Бессмертный был склонен
286
Бессмертный Ю. Л.Феодальная деревня и рынок в Западной Европе XII–XIII вв. М.: Наука, 1969.
287
Для характеристики отношения Ю. Л. Бессмертного к школе «Анналов» показательна его поздняя — и весьма критическая статья «„Анналы“: переломный этап» (Одиссей 1991. М., 1991. С. 7–24).
Однако главным достижением Ю. Л. Бессмертного в его первой книге стало, как мне кажется, нечто иное: он способствовал распространению в советской историографии проблематики социальной истории. Речь прежде всего идет о социальной истории в узком смысле слова — в том смысле, в каком ее обычно понимали французские историки 1960-х гг., а именно об истории формирования и стратификации социальных групп. Распространение этой проблематики имело далеко идущие последствия. До этого советская историография придерживалась модели истории, которую можно условно назвать историей трех уровней (или трех сфер) — а именно, социально-экономического, социально-политического и идейно-политического уровней. Структурно близкая к трехуровневой модели Эрнеста Лабрусса (запечатленной, в частности, в формуле, вошедшей в название вторых «Анналов» — история «экономик, обществ и цивилизаций»), трехуровневая модель советских историков выражала, однако, существенно иные интеллектуальные установки и предполагала иную модель исторического объяснения. Главным содержанием такой истории была борьба классов [288] . Подобная схема самым непосредственным образом выражала марксистский идеал личности, главным достоинством которой считалось участие в борьбе рабочего класса за светлое будущее. В то же время, поскольку категория социально-экономического не допускала иных форм анализа социального, кроме тех, которые показывали зависимость социального от экономического, можно сказать, что социальная история в рамках советской версии истории трех сфер была невозможна (в отличие от трехуровневой модели Лабрусса, где экономическое и социальное — несмотря на сохранение формулы «социально-экономическая история» — рассматривались как самостоятельные «уровни» общественного бытия).
288
См. главы 13 и 14.
1960-е гг. были отмечены началом распада трехуровневой советской модели. Экономическое, социальное, политическое и культурное стали осознаваться как автономные сферы жизни общества, что было чревато опасностью для всей марксистской концепции истории. Изучение экономических или социальных процессов в рамках модели четырех сфер не просто требовало таких технических навыков, которыми историки классовой борьбы попросту не обладали. Оно радикально меняло экспликативную модель и идеологическое послание истории: уже не человеческая воля (впрочем, покорная детерминизму классового сознания), но сложная игра многообразных надличностных сил объясняла течение истории. Скрытым смыслом, «последним означаемым» исторического дискурса стал теперь не идеал человека как участника классовой борьбы, но идеал аполитичного эксперта. Именно такая перемена, связанная с идеологической эволюцией советской интеллигенции в 1960–1980-е гг., была важным завоеванием советской историографии этого периода.
Творчество Ю. Л. Бессмертного невозможно понять вне рамок этой эволюции. Даже отвечая на вопросник школы А. И. Неусыхина, он не мог не выразить в своей книге разделявшихся им новых социальных чаяний интеллигенции. В том, что касается социальной истории, он был несомненным пионером. На основании собственного опыта автор может засвидетельствовать, что размышления Ю. Л. Бессмертного о множественности факторов, определявших социальное положение индивида в средневековом обществе, во многом помогли историкам нашего поколения освободиться от марксистской догмы классовой борьбы и показали нам интерес истории социальной стратификации. Конечно, сегодня социальная история в узком смысле выглядит устаревшей, но в 1960-е гг. она открывала новые перспективы исследований.
И все же не роль пионера социальной истории определила вклад Ю. Л. Бессмертного в развитие отечественной историографии. Идейная эволюция конца 1960-х гг. привела к существенным изменениям в проблематике его исследований.
Интеллектуальные перемены в советской историографии, о которых шла речь, естественно, не остались без ответа со стороны блюстителей идеологических догм. Эпоха либерализации коммунистического режима заканчивалась, и сторонники умеренного сталинизма постепенно укреплялись у власти. Именно в этом контексте в 1969 г. один из ближайших учеников А. И. Неусыхина и лидеров нового исторического истеблишмента, А. И. Данилов, опубликовал в «Коммунисте» статью, где подверг суровой критике «структуралистские» тенденции, проявление которых он усмотрел в работах нескольких медиевистов (исключительно евреев), не принадлежавших к господствующему в медиевистике лобби. Наряду с А. Я. Гуревичем, М. А. Баргом, Е. М. Штаерман в эту группу, естественно, попал и Ю. Л. Бессмертный. Попытка заступничества со стороны А. И. Неусыхина, убеждавшего А. И. Данилова пощадить тогда еще не защитившего докторскую Ю. Л. Бессмертного, не имела успеха. По преданию, А. И. Данилов на просьбу учителя ответил: «Вы знаете, как я уважаю Вас, но истина мне дороже».