Хватит убивать кошек!

Копосов Николай Евгеньевич

Итак, мы живем в переломную эпоху, но в отличие от предыдущих переломных эпох смысл нашему времени придает не то, что будет, а то, что есть. Это означает, что речь идет о переломе в структурах сознания: ведь с тех пор, как люди стали мыслить историю в качестве направленного движения, смысл ей придавало будущее. Именно устремленность сознания в будущее породила в XVIII в. стиль мысли, который мы — уже, возможно, ошибочно — склонны считать своим. Наши понятия, в которых мы описываем общество и историю, сложились в это переломное время, время Просвещения и Французской революции. Они оторвались от области опыта и устремились в будущее, что сделало их более общими, более абстрактными, следовательно, более «научными», чем понятия Старого порядка. Словарь современных социальных наук восходит к этой эпохе — не только по своему содержанию, как выражение конкретного социального проекта, но и по своей логической структуре, которая во многом определена идеей прогресса. Именно эта структура сегодня поставлена под сомнение в связи с изменением режима историчности, когда понятия, по

своей природе приспособленные к тому, чтобы выражать проект будущего и в свете будущего придавать смысл настоящему, оказались перед необходимостью описывать настоящее, в котором будущее не высвечивает, как прожектором, то немногое главное, в чем видится его предуготовление.

Можно ли жить без проекта будущего? Не означает ли сказанное, что демократия изжила себя и вскоре исчезнет вслед за поверженным врагом? Или она найдет в себе ресурсы для обновления?

Мне кажется, что последняя возможность реальна и ради ее осуществления стоит предпринять усилия. Но для этого нам предстоит научиться жить в бесконечном настоящем, а это значит прежде всего создать такую систему понятий, смысл которым не будет придавать будущее. Тогда, может быть, нам удастся помыслить и будущее — но помыслить уже по-новому. Вовсе не обязательно, что презентизм уничтожает историю: он меняет ее логическую структуру. Он не исключает проект будущего, но побуждает строить его не столько универсально-теоретически, сколько конкретно-прагматически. Коротко говоря, необходимо найти способ развития общества без глобальных катаклизмов, заложенных в столкновении глобальных мыслительных моделей.

2

На страницах этой книги неоднократно высказывалась мысль, что сегодня социальные науки переживают кризис, и особо подчеркивался распад системы понятий, присущих проекту социальных наук. Я пытался, в частности, показать, что в результате кризиса характерный для исторических понятий баланс между отсылкой к конкретному опыту и универсальным значением может, вероятно, сместиться в сторону конкретного опыта. Продумывание новой системы исторических понятий, в большей степени основанных на логике имен собственных, но и не разрывающих связей с логикой общих утверждений, мне представляется перспективным направлением работы.

Однако распад основных исторических понятий — лишь одно из измерений кризиса социальных наук. В этой заключительной главе речь пойдет о его другом, педагогическом измерении, точнее, о преломлении в судьбе социальных наук проблем современного университета. Такой подход, возможно, также позволит наметить некоторые пути преодоления кризиса социальных наук.

Между университетом и социальными науками существует самая непосредственная связь. Конечно, такая связь существует и между высшим образованием и современной наукой в целом, однако социальные науки занимают в этой системе особое место. Современный университет формируется в XIX в. как один из важнейших институтов (идеологически, безусловно, важнейший) складывающихся национальных государств. В рамках этих государств, даже если по своей форме многие из них оставались монархиями (обычно уже конституционными), рождается проект и формируются основные институты светского либерально-демократического общества XX в. с присущими ему рыночной экономикой, парламентаризмом, широким участием граждан в политике, массовыми политическими партиями, прессой, идеологиями — и по необходимости с развитой системой демократической аккультурации граждан, центральным элементом которой в условиях торжествующей дехристианизации стала система светского образования. Замковым камнем этой последней был университет. Проект светского демократического общества утверждался как проект, основанный на научном мировоззрении, в отличие от старых монархий, интеллектуальным эквивалентом которых была религиозная картина мира. Университет стал храмом демократии, а наука — ее религией.

Университетская наука и университет как институт представляют собой совершенную форму идеологии прежде всего благодаря концепции единства знания. Наука не столько обосновывала демократию (как раз в этом далеко не все ученые были согласны), сколько, порой против собственной воли, создавала такую картину мира, в рамках которой демократия была наиболее естественным ответом на вопрос об оптимальном общественном устройстве. Однако если естественные науки отвечали за формирование основ современной метафизики, то за научную картину общества — непосредственную основу теории демократии — отвечали социальные науки. Эта картина мира нашла отражение в понятийном аппарате и словаре социальных наук, который стал словарем демократии. Отсюда центральная роль социальных наук как идеологии демократии XX в.

Поэтому неудивительно, что сегодня мы переживаем одновременно кризис демократии, социальных наук и университета [307] . В сущности, это составляющие одного процесса, но у каждой из них имеются свои механизмы, которые важно понимать.

3

Университет, как известно, — дитя Средневековья. По сию пору в университетской жизни сохранилось немало традиций, которые мы склонны возводить к Средним векам. Эта видимая преемственность скрывает тот факт, что между двумя периодами расцвета университетов — в XIII–XV и XIX–XX вв. — пролегают столетия упадка и разложения и что современные университеты (перефразируя Марка Блока) гораздо больше похожи на свое время, чем на своих средневековых предшественников. Однако и сохранение старых форм не следует сбрасывать со счета, тем

более что рождение новых университетов в XIX в. было сложным процессом, который имел собственную логику и далеко не автоматически преобразовывал в формы внутренней жизни университета импульсы модернизации. В частности, между возникновением современного университета и его превращением в массовый институт демократического общества имелся хронологический зазор.

307

Вопрос о наличии и причинах кризиса университета спорен. Полярные точки зрения см.: Pelikan J.The Idea of the University. A Reexamination. New Haven; London: Yale U. P., 1992; Readings B.The University in Ruins. Cambridge (Mass.); London: Harvard U. P., 1996.

В период кризиса, постепенно углублявшегося на протяжении XVI–XVIII вв., университеты оказались прибежищем весьма консервативных интеллектуальных практик, начиная с семи свободных искусств и кончая теологией и медициной, преподавание которой ориентировалось гораздо больше на толкование античных и средневековых текстов, чем на зарождающиеся естественные науки. По-видимому, наиболее «современной» из университетских дисциплин была юриспруденция, но и она все меньше ассоциировалась с университетом. В XVII в., чтобы получить хорошее юридическое образование, приходилось брать частные уроки у знаменитого «юрисконсульта» или адвоката, а пребывание на «факультете», иногда сведенное к нескольким месяцам, было лишь проформой, необходимой для докторской степени. К XVIII в. большинство университетов представляли печальное зрелище: несколько десятков или немного сотен студентов да горстка плохо оплачиваемых невежественных профессоров.

Главные интеллектуальные движения эпохи развивались вне университетских стен. Уже среди гуманистов Возрождения университетские профессора составляли незначительное меньшинство, а в XVII–XVIII вв. новая «социальная инфраструктура» стремительно растущего естествознания формировалась главным образом при дворах светских государей, создававших королевские академии и научные общества. Что касается новых форм образования, то они развивались в церковных, прежде всего иезуитских колледжах и военных училищах. В этих последних преподавали не только фехтование, верховую езду и танцы, но и иностранные языки, географию, астрономию, новые математические дисциплины: баллистику и фортификацию. Именно здесь формируются основы учебного плана, положенного в основу преподавания в первых реформированных в XVIII в. университетах.

Такие университеты появляются в Германии уже в первой половине XVIII в. [308] Они пытаются опереться на достижения новой науки, воплощенные в королевских академиях, и новой педагогики в стиле церковных колледжей и военных училищ. Но систематический и всеобщий характер реформа приобретает после создания в 1811 г. Берлинского университета (на базе Прусской академии наук), по образцу которого в Германии вскоре были модернизированы остальные университеты. Средневековая структура университетов, состоявших из одного младшего (искусств) и трех старших (теологии, медицины и права) факультетов, в этот период уступает место новой структуре: факультеты искусств превращаются в философские факультеты, приобретают равный со старшими статус и становятся главными центрами обновления учебного плана. Впрочем, и на других факультетах (прежде всего медицины и права, но в какой-то степени также и теологии) постепенно приживаются дисциплины и методы преподавания, ориентирующиеся на достижения современной мысли. В университетах теперь преподают новые науки, начиная от физики и математики и кончая философией и историей. К 1820–30-м гг. с возникновением первых научно-исследовательских семинаров и лабораторий основы университетской структуры нового типа были в целом созданы (конечно, эта структура в дальнейшем продолжала развиваться в связи с формированием новых наук и сфер занятости).

308

Работы по истории университетов см. в прим. 16 к главе 2.

Университет нового типа обычно называют гумбольдтовским. Правда, его формирование началось задолго до Вильгельма фон Гумбольдта, но тот действительно внес большой вклад в теоретическое обоснование и практическое осуществление университетской реформы начала XIX в. Важнейшим элементом того идейного фона, на котором происходило зарождение нового университета, было характерное для Германии конца XVIII в. неогуманистическое движение. Его отличительными чертами были представление о творчестве как о назначении человека и своеобразная идея образования — Bildung, предполагавшая развитие в человеке человеческого с помощью творческого освоения культурной традиции. Акцент неогуманизма на творчестве определил положенную в основу гумбольдтовского университета концепцию знания-науки ( Wissenschaft). Если в первой половине XVIII в. университетские профессора считали себя прежде всего хранителями усвоенного знания и довольно редко брались за перо, то теперь знание стало рассматриваться как продукт творческого процесса, а профессора начали проявлять заботу о списках публикаций. Соответственно и учеба была понята как участие в производстве знания. Именно отсюда происходит модель исследовательского университета, в котором научные исследования и преподавание неразрывно связаны и оплодотворяют друг друга.