Хвосттрубой, Или Приключения Молодого Кота
Шрифт:
Не изменив выражения морды, не шелохнувшись, Матушка Ребум — как бы подражая своей прародительнице — высунула длинный серый язык и — хап! — схватила мошку. Проглотив, продолжала:
— Топтыжка лапчатый, уже пять солнц, как я заслышала тебя у себя на болоте. Глупенькие чайки принесли словечко о том, как ты расхаживаешь туда-сюда по илистым полям. Блоха и муха принесут весточку о тебе, когда ты уйдешь. Ничто из того, что шастает по Шурум-Буруму, не ускользнет от слуха старой Матушки Ребум.
Фритти уставился на громадную лягушку; серебряный свет Ока
— Что за песню вы пели? — спросил он. Матушка Ребум издала квакающий смешок. Распрямила ноги и приподнялась. Повернувшись боком чтобы видеть Фритти, снова тяжко плюхнулась на место.
— Ах, — сказала она, — это была песнь силы. После Дней Огня Квакусы употребляли уж такие сильные мелодии, чтобы океан удержался у себя в глубине, а небо нерушимо висело вверху! Впрочем, моя-то песня вовсе не такая великая и честолюбивая. Я пела ее, чтобы тебе повезло в путешествии.
— Мне? — спросил Фритти. — Почему мне? Разве я когда-нибудь что-то для вас сделал?
— Ничегошеньки, конечно, мой пушистый головастик, — веселясь, пропыхтела лягушка. — Я пропела ее, чтобы сослужить службу другому, которому очень обязана, — кое-кому, кто даже и постарше Матушки Ребум. Тот, кто просил меня помочь тебе, обошел всю землю еще тогда, когда на болотах древности восседал Квакуум Великий, отец моего народа, — или мне по крайней мере так сказывали. Могущественный у тебя защитник, котишка.
Хвосттрубою показалось, что он разгадал смысл ее слов. Если так, то он все еще под покровительством оберегающего видения. Эта мысль сделала теплее холодный ветер, носившийся над соленым болотом.
— Однако не рассчитывай — продолжала Матушка Ребум, — целиком освободиться от обязательств. Твой друг поведал мне, что ты участвовал в великих делах, которые приключились на северо-западе, верно? — Фритти не возражал. — Ладно, тогда ты расскажешь мне свою историю, потому что эти безмозглые чайки притащили мне одни обрывки да осколки. Я не могу полновластно править Шурум-Бурумом, Болотом в Центре Мира, пока меня не известят о событиях, происходящих на окраинах.
Болото в Центре Мира. Фритти улыбнулся про себя и приступил к долгому своему рассказу.
Был почти уже Час Глубочайшего Покоя, когда он подошел к концу. Матушка Ребум все время просидела тихо, в упор разглядывая его выпученными глазами. Когда он окончил, поморгала и снова молча села; горло у нее пульсировало.
— Что ж, — наконец сказала она. — Похоже на то, что в луже у котов и в самом деле приключилось множество великих всплесков. — Она остановилась, чтобы ухватить в ночном воздухе низко пролетавшее насекомое. — Живоглот был силой, великой силой, и от его падения много пойдет кругов по воде. Теперь я понимаю, почему беспокоен твой дух, мохнатая спинка.
— Беспокоен? Почему вы так говорите?
— Почему? — пропыхтела Матушка Ребум. — Да потому, что знаю. Следила за тобой, когда ты увидел водяную тень. Полночи слушала твою песню. На сердце у тебя неразбериха.
— Вот как? — Фритти не был уверен, что ему нравится оборот, который приняла беседа.
— О
Фритти почувствовал, что его одернули, и слегка рассердился.
— Что вы имеете в виду? Много важных событий произошло с тех пор, как я ушел из дому. Большинство произошло не по моей вине, но участие я в них принимал. Даже, может быть, без меня дела пошли бы и хуже, — не без гордости заключил он.
— Допускаю. Да не ощетинивайся так, пожалуйста, — хихикнула старая лягушка. — Ответь мне вот на что: покрыл ли снег Закот?
— Теперь, пожалуй, да. Но что с того? Скоро весна.
— Точно, мой кисик. Ну а птицы вернулись в Крысолистье?
Хвосттрубой не был уверен, что понял суть вопроса.
— Вернулись многие из крылянок … это тоже верно.
Матушка Ребум улыбнулась зеленой беззубой улыбкой:
— Отлично, больше я тебе вопросов не задам. Мне и самой видно из-под лилий моего водоема, что солнце все еще ежедневно пересекает небо. Ну, теперь понимаешь?
— Нет, — упрямо сказал Фритти.
— Речь вот о чем. Ко времени, когда придет другая зима и перейдет в другую весну, Холм Закота и все Живоглотовы творения полностью исчезнут — задержавшись разве что в памяти. Придет и уйдет не слишком много зим — и ты, и я тоже исчезнем, оставив после себя только кости, чтобы они послужили домом для крошечных созданий. И знаешь что, храбрый Хвосттрубой? Мировой танец ни в одном шаге не запнется от этих исчезновений.
Она тяжело приподнялась на передних ногах.
— Теперь, друг мой кот, я должна удалиться и погрузить эти старые косточки в грязевую ванну. Спасибо за приятное общество.
Сказав так, она прыгнула к краю водоема и, наполовину еще в стоячей воде, повернулась и оглянулась. Ее круглые глаза сонно помаргивали.
— Ничего не бойся! — сказала она. — Моя песня была хорошо сплетена. Если тебе нужна будет помощь, ты ее непременно получишь, по крайней мере один раз. Особенно приглядывайся к тому, что движется в воде, потому что тут — почти вся моя сила. Удачи тебе, Хвосттрубой!
Матушка Ребум, прыгнув, со всплеском скрылась в луже.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
Ветер над озером: образ сокрытой истины
В последнюю ночь на Лапоходных у Фритти было долгое странное путешествие по сонным полям.
Дух его парил, подобно крылянке , над холмами, деревьями, водами, ночные ветры били ему в лоб. Словно огромный грян, орел, что гнездится на высоких горах, он всплывал выше, выше, выше. Ночное брюхо Мурклы стало полем, где пролегал его путь.