i 166602c1f3223913
Шрифт:
высшей степени благородными и гуманными. Но ни один из офицеров не в
состоянии был подумать, не говоря уже о том, чтобы понять, что этот
возвышенный лозунг должен был на практике иметь такие же последствия, как забота крестьянки о своих поросятах, когда она поит их молоком. Ведь
это же делается для того, чтобы поскорее их заколоть, чтобы мясо их было
нежнее и сочнее, чтобы увеличился их живой вес и чтобы, наконец, под
ножом мясника окупились ее «заботы»… Дуб,
было бы создать… Да здравствует покойный Палацкий! И с этими словами он
свалился на пол.
Капитан Сагнер вернулся обратно, Вслед за ним в комнату вихрем влетел
разъяренный Юрайда, встал во фронт и отдал честь, несмотря на то, что
был без головного убора. – Дозвольте доложить, господин капитан, он ее
всю съел! – не своим голосом завопил Юрайда. – Ей богу, я не виноват, господин капитан. Я выставил ее остудить, а он ее съел. Такая чудная
была колбаса! И весила по крайней мере два кило. Эх, кабы знал, что ей
такая судьба…
– Послушайте, кашевар, говорите толком: что случилось, и с чего это вы
лезете сюда? Разве сейчас время являться с докладами? Чорт побери, вы уж
изволите приходить к господам офицерам, словно в ресторан! – напустился
капитан Сагнер на перепуганного Юрайду.
– Дозвольте доложить, господин капитан, – снова начал Юрайда. – Вы
приказали мне приготовить брауншвейгскую колбасу, и я так и сделал.
Потом я поставил ее, чтобы остудить, в погреб: под нее доску, на нее
доску, а сверху два больших камня, чтобы хорошенько спрессовалась, потому что так полагается. А денщик Балоун то меня и увидал, когда я
выносил ее, забрался в погреб и сожрал всю колбасу, даже не дожидаясь, чтобы она остыла… Дозвольте доложить, господин капитан, что вы этой
колбасы больше не можете получить, потому что ее съел денщик господина
поручика Лукаша, Вот и все. А я ей богу не виноват!
Капитан, знавший уже со слов Лукаша о болезненной прожорливости Балоуна, с трудом удерживаясь от смеха, растолкал спавшего поручика.
– Эй, послушай, Лукаш, возьмись ка ты за это дело! Твой Балоун слопал
нашу брауншвейгскую колбасу. Помнишь, как ты мечтал полакомиться ею, с
уксусом, с лучком? Так вот, прими мое искреннее соболезнование твоему
горю – ее нет и не будет!
Заспанный поручик Лукаш, ругаясь, прицепил саблю и спустился за Юрайдой
по лестнице. Внизу, на дворе, сидел на поленнице дров Балоун, а перед
ним с трубкой во рту стоял Швейк.
– Вот видишь, свинья, – выговаривал Балоуну Швейк, – до чего довела тебя
твоя слепая страсть! Ты даже готов сожрать колбасу господ офицеров!
бы ты еще объел твоего барина, господина поручика, так я не удивился бы, потому что это хороший парень! А теперь… Несчастный! Ведь тебя, дурака, теперь расстреляют, как бог свят! Иисус Мария, а что, если колбаса то
была не проварена и в ней была трихина? Ведь у тебя же теперь заведутся
глисты в желудке, бедняга!
– Цыц, балаболка! – прикрикнул поручик на Швейка. – Молчать! Сгною вас в
карцере, если еще что нибудь скажете!… А ты, Балоун, стервец, куда девал
колбасу? Встать, когда с тобой говорю!
Швейк вынул трубку изо рта.
– Так что, дозвольте доложить, господин поручик, что Балоун даже и
встать то не может, – сказал он. – Он совсем скис. Ведь надо, же
подумать: колбаса весила больше двух кило. Знаете, в Нуслях тоже был
один домовладелец, так тому приходилось после обеда придвигать к столу
кровать, потому что он всегда так наедался, что не мог сам добраться до
нее… У людей, господин поручик, дозвольте доложить, разные бывают слабые
стороны. Вот, например, в Инонице жила одна портниха, которая…
– Замолчите, Швейк, или я вас проткну на месте, – проскрежетал поручик.
– Ведь вам совершенно нечего вмешиваться в это дело. Ну, вставай, прорва, ненасытная утроба! – накинулся он на Балоуна. – А ты, Швейк, –продолжал поручик, увидя, что тот все еще стоит навытяжку, – если ты
только пикнешь, то отведаешь вот этой штучки.
И поручик с яростью взмахнул обнаженной саблей.
– Я только хотел сказать, – блаженно улыбнулся Швейк, – дозвольте
доложить, господин поручик, что такая смерть была бы для меня желанна и
приятна. Говорят, что смерть от руки своего господина сладка. В отрывном
календаре, господин поручик, я как то раз прочел об этом рассказ, очень
трогательный и интересный! Во Франции жил один маркиз, и у него был
старый камердинер; и когда там началась революция и крестьяне всюду
стали громить имения, этот маркиз по ошибке застрелил своего
камердинера. И когда камердинер уже кончался и маркиз хотел послать за
доктором, камердинер сказал: «Не надо посылать, ваше сиятельство; я
умираю охотно. Разве, когда, вы угодили мне в пах и я взвыл от боли, вы
не воскликнули: „Боже мой! Это ты, Жозеф? Прости меня“ Это меня вполне
удовлетворяет». И он умер, совсем умер. Так что дозвольте доложить, господин поручик, теперь вы можете меня заколоть!
Швейк расстегнул две пуговицы своей куртки, отступил на шаг и
продекламировал:
Пронзи холодной сталью грудь мою,