i 166602c1f3223913
Шрифт:
Чтобы потух огонь в моей груди…
– Швейк, болван, скотина, неужели мне из за вас сойти с ума? Иисус
Мария, ведь мне же придется самому застрелиться из за вашего идиотства, – простонал бедный поручик, хватаясь за голову. – О, мои нервы, мои нервы!…
– Нет, этого вы не делайте, – резонно заметил Швейк, застегивал куртку, – так как это было бы, дозвольте доложить, господин поручик, большой
глупостью. Потому что, если вас застрелят
смерть обойдется дешевле. В противном: случае казне придется терпеть
убыток, потому что патроны в револьвере ведь тоже чего нибудь да стоят.
А знаете, господин поручик, стихи про холодную сталь и огонь из оперетки
на Виноградах; это там такие вещи ставят. И публика там внимательно
следит за всем и принимает участие в игре. Раз как то давали там одну
вещь, под названием «Король Венцеслав и палач»; и вот, дозвольте
доложить, король сидел в Кундратицком королевском замке, пил вино и все
повторял: «Божьи громы, божьи громы!» А один из приближенных всыпал ему
в кубок яду, чтобы избавиться от него; король то хотел было уже выпить и
поднял бокал, а одна старушка на галерке испугалась, да как закричит: «Не пей, батюшка, не пей, отравишься!» А в другой раз опять…
Поручик Лукаш заткнул уши, свирепо взглянул на Швейка, выкатив глаза
так, что они налились кровью, пнул совершенно обалдевшего Балоуна ногой
и обратился к старшему писарю Ванеку:
– Балоуиа трое суток подвязывать на два часа. Передайте это его
взводному. Ведь не приходится же сомневаться в том, что это он сожрал
колбасу?
И, не ожидая ответа, он пулей вылетел со двора. Швейк долго глядел ему
вслед своими добродушными, голубыми, как незабудки, глазами. А когда
затихло бряцание сабли по ступенькам лестницы, он повернулся к
огорошенному Балоуну:
– Видишь, идиот, какую ты кашу заварил? Ведь еще немножко, и тебя
повесили бы, как сукина сына! Вот я тебе уже во второй раз спасаю жизнь, но только уж. больше я этого никогда не сделаю, клянусь всеми святыми.
Разве ж порядочный солдат станет есть офицерскую колбасу? Если бы об
этом узнало его апостольское величество, наш император, то что он о
нашем брате подумал бы, о тебе и обо мне?
Но когда Швейк увидел, что вечно голодный великан плачет горькими
слезами и утирает их рукавом, он снял с его головы фуражку и нежно
погладил его по волосам.
– Ну, полно, не хнычь, не вой, как старая потаскушка, – стал он его
утешать. – Не стоит же реветь из за такого пустяка, как то, что тебя
подвяжут. Небось, нас ожидают еще худшие вещи. Знаешь, в Радлице жила
одна угольщица, так та
гадости, хуже которой он уж ничего не сможет придумать».
В это время пришел взводный с веревками и двумя солдатами. Они отвели
Балоуна в сторонку и подвязали его к молодой липе возле самой школы. Из
верхнего окна высунулся подпоручик Дуб и крикнул им: – Подвязать его, борова, покрепче, чтобы у него в глазах потемнело!
Чтобы стоял на самых цыпочках, словно балерина!… Взводный, если этот
субъект не будет привязан. как следует, я вас самих подвяжу, собственноручно! Вы меня еще не знаете; чорт подери, я вам говорю, что
вы меня еще не знаете!
И взводный так стянул веревку, что она врезалась Балоуну в тело.
– Не так крепко! Да наплюй ты на него! – ворчал Швейк. – Ведь это ж
форменный идиот, учителишка несчастный, шпак, штафирка! К подвязанному
приставили часового для наблюдения, чтобы наказанный не лишился
сознания. А наевшийся Балоун в избытке чисто чешского радикализма
обратился к Швейку со словами:
– Когда после этой войны наступит мир, я пойду к этому Дубу и скажу ему: «Плевать я на тебя хочу. У меня есть своя мельница, а ты голодранец
интеллигент без гроша в кармане!»
Время подходило к вечеру. Солнце уже садилось, окружая подвязанного
Балоуна кровавым сиянием. Солдаты загоняли в деревню стадо, пасшееся
весь день на лугах и в лесу. Мычанье коров и щелканье бичей напоминали
Балоуну его родной дом, жирную свинину и вкусный домашний хлеб. Слезы
снова навернулись на глаза. Он взглянул на солнце, которое опускалось
где то там, где стояла его мельница, и рыдания сотрясли его.
– Зачем, боже милостивый, ты не сотворил меня быком? – в отчаянии шептал
он. – По крайней мере, я никогда не знал бы такого голода! Сколько травы
я поел бы на тех полях, по которым нам пришлось проходить!
Взводный пришел лишь тогда, когда уже совсем стемнело, и отвязал
Балоуна. Несчастный Балоун испуганно разглядывал багровые полосы на
исцарапанных кистях рук и потирал их, покачиваясь, точно пьяный. Швейк
утешал его:
– Не обращай внимания на такие пустяки. Здесь наказания никуда не
записываются, ни в какую книгу. А только, брат, строгости к беднякам
должны быть и на военной службе. Иначе, до чего бы мы дожили, если бы
людям все позволить? Вот мне, например, когда я находился б австрийском
плену, пришлось увидеть большой участок фронта, и всюду, скажу я тебе, царили крайняя строгость и дисциплина. У дейчмейстеров солдат