И Ангелы Молчали
Шрифт:
кармане.
Христос, проголодавшийся по пути в Иерусалим, подходит к смоковнице и ищет, нет ли на ней плода. Плода Он не
находит. Дерево выглядит многообещающе, но это — пустые обещания. Громкие посулы, на поверку оказывающиеся
ложными. Христос просто не мог пройти мимо такого яркого и символичного примера.
С деревом в понедельник утром Христос делает то же, что Он намеревается сделать с храмом несколько часов спустя: Он проклинает смоковницу. Обратите
представляет. У Христа вызывают отвращение тепловатые, вялые, бесплодные верующие—помпезные, но живущие
совершенно бесцельно. Они не приносят плода. Поступок Христа — это нож гильотины, опускающийся на шею пустой, формальной религиозности.
Яркий пример такой религиозности мы можем увидеть, посмотрев на Лаодикийскую церковь, о которой Иоанн
Богослов говорит в Книге Откровение. Церковь эта богата и самодовольна, но беда в том, что вера ее пуста и бесплодна.
«Знаю твои дела, — обращается Бог к «ангелу» этой общины, — ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или
горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих»3.
На самом деле в последней фразе речь идет о рвоте. Почему наше тело реагирует на что-либо рвотой? Почему оно так
противится присутствию в нем каких-то веществ? Потому что они несовместимы с жизнедеятельностью организма. Рвота
— это способ, которым тело отвергает то, с чем не может справиться.
В чем же смысл этой фразы? Бог терпеть не может «теплой» веры. Он гневается при виде внешней, показной
религиозности, не приносящей плода. Именно с такой религиозностью Он и сталкивался на протяжении последней недели
Своей земной жизни — да и вообще на протяжении всего Своего служения.
Когда люди могли увидеть в Его поступках образ подлинного служения, они осуждали Его.
Они осуждали Его за то, что Его ученики принимали пищу в неположенный день. Они негодовали на Него за то, что Он
исцелял людей в неподобающее время. Они злились, что Он прощал «не тех» людей. Их выводило из себя то, что Он
общался с изгоями и оказывал плохое, по их мнению, влияние на детей. Но, что хуже всего, каждый раз, когда Он пытался
освободить кого-либо, религиозные вожди предпринимали попытки вновь связать и поработить этого человека. Те, кто
был из числа наиболее приближенных к храму, ловчее всех орудовали цепями и наручниками. Когда какой-нибудь храбрец
пытался взлететь, они оказывались тут как тут со словами о том, что это невозможно.
Кстати говоря, Хансу Беблингеру они сказали то же самое. Король должен был почтить Ульм своим посещением, и
епископ вместе с горожанами захотели произвести на него неизгладимое впечатление. До них дошел слух об удачном
полете Ханса,
Его попросили, однако, и об одном изменении. Поскольку ожидалось, что встречать короля выйдет огромная толпа и
поскольку путь в горы был не из легких, Ханса спросили, не мог бы он выбрать место для полета где-нибудь в долине, поближе к городу.
Ханс выбрал утесы на берегу Дуная. Они были широкими и пологими, а река находилась далеко внизу Он собирался
прыгнуть с обрыва и спланировать на берег, к воде.
Неудачный выбор. Около реки не было тех восходящих потоков воздуха, которые помогли ему в горах. И вот на
глазах у короля, его придворных и половины населения своего городка Ханс прыгнул и, как камень, рухнул в реку. Король
был разочарован, а епископ стоял ни жив ни мертв.
Как вы думаете, какой была тема его проповеди на следующей воскресной службе? «Не пристало человеку пытаться
летать». Ханс поверил ему. Слова, произнесенные с кафедры, стали цепями, которые навсегда сковали его. Он убрал свои
крылья подальше и больше никогда не пробовал летать. Вскоре он умер, удрученный отчаянием, и был похоронен вместе
со своими мечтами.
Собор в Ульме — не первое место, где пытавшегося взлететь человека сажали в клетку. Долгие годы с церковных
кафедр все громче и уверенней звучали слова о том, чего люди не могут делать. Так обстояли дела во дни Христа, так
обстояли они во дни Ханса Беблингера, так же обстоят они и в наши дни. И точно такие же приступы тошноты это вызывает
у Бога.
Но, указывая осуждающим перстом на «религию», неплохо нам было бы посмотреть и на самих себя. Видите ли, удобно тыкать пальцем в «мертвую религию», приговаривая: «Аминь! Скажи им правду в глаза!» Быть может, это и приятно, но совершенно неправильно. Если уж мы говорим об освобождении людей для того, чтобы они могли летать, стоит
задуматься о самих себе. Окрыляете ли вы других людей? Обретают ли они свободу, общаясь с вами?
Как насчет друга, обидевшего вас и теперь нуждающегося в вашем прощении?
Сотрудника, мучимого страхом смерти?
Родственника, влачащего жалкое существование под гнетом ошибок прошлого?
Приятеля, обремененного заботами?
Расскажите им об опустевшей гробнице... и вы увидите, как они расправят крылья и полетят.
Одна женщина из нашей церкви — сестра во Христе, чья вера могла бы послужить примером для многих, — недавно
вышла замуж. Ее родной язык — испанский, и когда венчавший их служитель спросил ее: «Готова ли ты произнести вслух
свой брачный обет?», она ответила с необычайной простотой: «Да, готова, но я буду говорить с сильным акцентом».