И было утро... Воспоминания об отце Александре Мене
Шрифт:
— Даже если вас не будут печатать несколько лет, всё равно не стоило уезжать. Стихи, и неопубликованные, делают тут своё дело. Как это у Волошина: «почётней быть не книгой, а тетрадкой…» [31]
Испила эликсира бодрости. Готовлюсь к изматывающим живую силу боям.
Случилось маленькое чудо. Два года назад тот факт, что меня хотят напечатать в ежегоднике «День поэзии», чудом мне не показался бы. Пожалуй, я была бы оскорблена, отвергни редколлегия мои вирши. Но то было в другой жизни. Теперь приглашение к участию в сборнике, высказанное поэтом Владимиром Лазаревым, составителем ДП—81, — сюрприз для меня. Чтобы не подводить товарища, выкладываю все как есть. И знакомые функционеры, и рабочий секретарь, дали мне понять, что, пока я не восстановлена в СП, ни одна моя строчка напечатана не будет:
31
У Волошина:
Мои ж уста давно закрыты. Пусть! Почётней быть твердимым наизусть И списываться тайно и украдкой, При жизни быть не книгой, а тетрадкой.— Ну, это мы ещё посмотрим! — прищуривается, намечая невидимые цели для поражения, борец за справедливость В. Лазарев.
Даю для «Дня поэзии» написанное совсем недавно и молниеносно получаю положительный ответ. Особая радость, что среди отобранного — стихи с посвящением А. В. М.
А чудеса продолжаются… Поэт из Волгограда Юрий Окунев присылает мне сто рублей. Маргарита Агашина — посылку с яблоками. Тоня Искандер, жена Фазиля, привозит курицу. Смущённо, не смотря почему-то в глаза, словно не даёт, а отбирает, сует при встрече деньги Дмитрий Сухарев. Из Всесоюзного бюро пропаганды художественной литературы, от которого выступала двадцать лет, звонит Надя Белоногова. Голос, подавленный волнением: женщины из бюро знают о моём положении, хотели бы помочь. Но… официально запрещено меня занимать. Вот когда буду восстановлена… Надя назначает мне встречу в метро и отдаёт 30 рублей: свою премию.
Одно событие тех дней резко выделилось даже на этом волшебном фоне. Анатолий Жигулин, — кроме того, что оба мы на «жи» и часто соседствуем в поэтических сборниках, связывает нас издавна и душевная тяга, — дарит мне свою книгу «Жизнь, нечаянная радость». В неё от руки вписаны стихи, ранее мне неизвестные. Почему не напечатаны — ясно: не та тематика. А вот то, что вписаны для меня в такой момент моей жизни, ошарашивает. Не о себе думаю — об отце Александре. Это же — прямо для него. Надо срочно ехать и порадовать его жигулинскими стихами. Нет, правда, нельзя же все только купаться в неиссякаемой доброте о. Александра. Надо и ему доставить радость…
A. B. я захватила перед всенощной. Ему только что привезли из Ташкента картину «Сошествие во ад» — кисти старой художницы, реэмигрантки. Впервые слышу фамилию автора: Рейтлингер. Узнаю, что она — духовная дочь о. Сергия Булгакова.
Картина стояла на диване, а хозяин комнаты — напротив. Он и меня пригласил стать и смотреть. Весьма приблизительно знала я о Христе, спустившемся после смерти в преисподнюю, чтобы спасти грешников от вечных мук. Отец Александр знал об этом все! Но моё невежество и его знание, как это бывает сплошь да рядом, не мешали друг другу. Я ни о чём не спрашивала. Он ничего не объяснял, заметил только, что Христос вытягивает Адама и Еву обеими руками — так спасают утопающих…
В этот приезд я прочла вслух стихи Жигулина, и «Сошествие» каким-то образом соучаствовало в моём чтении. Тот, Кто на картине, казалось мне, тоже доволен.
Отдам еврею крест нательный, Спасу его от злых людей… Я сам в печали беспределыюй Такой же бедный иудей. Судьбою с детства не лелеем За неизвестные грехи, Я мог бы вправду быть евреем, Я мог бы так писать стихи: По дорогой моей равнине, Рукой качая лебеду, С мечтой о дальней Палестине ТропойОтец Александр был страшно тронут, расспрашивал об авторе. Забегая вперёд, скажу, что Анатолий и его жена Ирина познакомились с Менем, дважды или трижды встречались с ним. Прочитав книгу стихов Жигулина, A. B. послал ему письмо, одну фразу из которого рискну привести по памяти: «Какой чистый заповедник души! Как будто по нему никогда не ходили в сапогах…»
Услышав о моих чудесах, Мень просиял:
— Ну, вот видите… Как все вовремя! Обыденности нет. Жизнь — это сказка…
Все хорошо бы, только не могу получить никакой литературной работы. Я не простаиваю: пишу прозу, стихи. Но когда это ещё напечатают?!
Друзья не дают пропасть. У меня четыре «псевдонима», два мужских и два женских, пишу в основном внутренние рецензии, редактирую. Пользуюсь случаем поблагодарить всех, кто доверил мне своё имя, — что может быть дороже для писателя?
Увы, литературные деньги — неверные деньги. Без штатной работы не обойтись. Я согласна хоть страховым агентом, хоть машинистом уборочных машин в метро. Но… Непроходимый барьер — отсутствие трудовой книжки. В любом отделе кадров придётся объясняться, рассказывать «свою историю». Ясное дело: последует звонок в СП.
Я — тут. Но меня — как бы нет. Наверное, только в России стёрты так изначально, метафизически, грани между видимым и невидимым, реальным и ирреальным. «Мёртвые души» Гоголя и «Поручик Киже» Тынянова — воистину русские творения.
Наконец плотину прорвало. Подруга юности Маргарита, урождённая Брюхоненко, из рода графов Шереметевых, не нашла — вырвала для меня работу газетного корректора. Все оговорено заранее. Соответствующий департамент в курсе. Буду на твёрдом окладе при единственном условии: если вижу ошибки в газетной полосе. Оказывается, мало быть грамотной — надо ещё обладать въедливым, впивающимся в каждое слово наподобие энцефалитного клеща недрёманным оком. Такое свойство у меня, благодарение Богу, есть! После краткого испытательного срока зачислена в штат корректором с окладом 130 рэ в месяц.
Теперь мне труднее выбраться в Новую Деревню, но без встреч с A. B., без его ободряющего голоса, без церковных служб, без книг, которые он мне выписывает, как целебные настои — выздоравливающему, я себя уже не мыслю.
Раньше я не знала, но, прочитав книгу «Таинство, Слово и Образ», подаренную Менем, узнала, что не крещённые, а только зреющие для крещения, как я, допускаются лишь к вводной части литургии. Она так и называется: литургия оглашенных. Патриарх Пименл своё время справедливо заметил: «Если мы не можем их оглашать, то хотя бы молиться за них должны».
Мне важно знать, что за меня молятся в маленькой церкви. Я ещё не задумывалась над тем, что такое церковная молитва. Я ещё не уверена, что буду креститься. Одно для меня очевидно: я жила плохо. Всё шло через пень–колоду, за всё приходилось платить по ценам чёрного рынка. Тут мне обещана забота — другое имя любви. Переступая порог церквушки, видя облачённого в храмовые одежды отца Александра, я чувствую: тут меня ждалй, тут я — своя, после долгих прижизненных мытарств вернулась к себе домой.