И быть роду Рюриковичей

Тумасов Борис Евгеньевич

Доброгост спешил. С того часа, как неожиданно для ромеев ополченцы перевалили горбы и спустились в долину, прошло больше суток. К утру ополченцы должны подойти к лагерю, где расположились турмы противника, ударить по ним неожиданно и тем самым облегчить выход в долину полкам, которые ведёт воевода Никифор.

Доброгост подбадривал:

— Знайте, новгородцы-молодцы, черниговцы-удальцы, переяславцы-храбрецы, там ваши товарищи ждут вас. От ваших ног зависит, жить им либо смерть принять.

Давно отстал кмет Хинко с дружиной,

и только болгарин-проводник шагает неутомимо. Обменяется с Доброгостом парой слов и снова молчит. Тяжело дышат ополченцы, им бы передохнуть, но Доброгост не позволяет, твердит:

— Должны успеть, други, должны!

Напутствуя ополченцев, царь Симеон говорил:

— Как только подойдёте к лагерю ромеев, пускайте в них зажигательные стрелы, а потом берите в мечи и на копья. Тем часом воевода Никифор полки выведет.

Ополченцы устали: ещё прошедшим днём на горбы взбирались. Переходили горы в двух местах. Шли цепочкой, закинув щиты за спины. Дорога трудная — высокие горы, гранитные скалы, леса, одетые в молодую зелень, поляны, поросшие диким шиповником, разлапистые деревья грецких орехов. Ближе к вершинам сочные травы с мелкими белыми и жёлтыми цветами.

Узкая каменистая тропа, виляя, уводила вверх. Она терялась в угрюмо насупившихся горах, где гулял пронзительный ветер и зависали, цепляясь за скалы, рваные тучи, а под обрывами рокотала бурная река.

Поднялись на вершину. Болгары посмеивались:

— Спуск, друже, труднее будет.

Не поверил Доброгост, но братушки правду сказывали: ноги скользили на мелких острых камешках и от усталости дрожало тело...

От воспоминаний о переходе через горы Доброгоста оторвал проводник:

— Там море и греки! Совсем скоро, за поворотом. Скажи своим, пусть будут готовы.

Доброгост понял, повернулся к спешившим за ним ополченцам:

— Ну, други-товарищи, изготовьтесь!..

А стратиг Иоанн заснул поздно. Присел в кресло да так и задремал. Приходил таксиархий, но никаких новостей не принёс, кроме того, что русы скапливаются на выходе из щели: того и жди, начнут прорыв...

Чуткий сон у стратига. На шум вскинулся. Вбежал старый гирдман:

— Когорту спафария Григория разбили русы! Он говорит, русов много и провёл их через горы кмет Хинко. Они уже здесь, патрикий, Григорий опередил их на две стадии!

Иоанн выскочил из шатра, проклиная Хинко: в любви клялся, в верности империи, а сам с проклятыми скифами в спину ударил. Крикнул трубачу:

— Играй тревогу, скифы рядом!

Будоража стратиотов, запела труба, но не успели те стряхнуть сон, как, прочертив небо, упали на лагерь огненные стрелы и тотчас, сотрясая рассветный воздух, раздались крики:

— Нов-го-род!

— Чер-ни-гов!

— Пе-ре-яс-лавль!

— Смерть ромеям!

И на турмы ринулись ополченцы. А от гор и моря уже вырвались полки воеводы Никифора. Не выдержали стратиоты стремительного удара, дрогнули, побежали...

Выбравшись из узкой теснины, зажатой между горами и морем, войско оказалось в зелёной долине и, не встречая сопротивления, двинулось к Константинополю.

Стратиг

Иоанн, остерегаясь потерпеть второе поражение, поспешил отвести турмы к Марице-реке. Патрикий был зол: он считал, что его фема имела мало стратиотов, и в этом повинны прежний и нынешний доместики схолы. Иоанн удивлялся безумству русов. Он говорил:

— Упрямство скифов будет жестоко наказано, они разобьют себе лбы о мощные укрепления дарственного города...

Сотня за сотней ехали конные гридни, шли пешие ратники. Щедро припекало солнце. Жарко ратникам. А вокруг травы зелёные, сады, но во встречных поселениях безлюдно. Кмет Асен пояснил: болгары от ромеев в горы ушли.

К вечеру Асен со своими войниками распрощались с русами, вернулись к себе.

— Ты, воевода, — сказал кмет Никифору, — теперь и без меня выйдешь к Константинополю. Держись так, чтобы солнце до обеда светило в левую щёку, после обеда — в правую.

Ратники удивлялись новым местам: красота-то какая! Но иные не соглашались:

— У нас краше, леса и реки обильные, где ещё зверя и рыбы столько, сколько в нашей земле!

Жарко воинам, потом обливаются.

— В баньку бы!

— У Царьграда в море искупаетесь!

— Где тот Царьград!

— Теперь скоро!

Далеко опередив войско, следовали конные ертаулы. Они выставлены и обочь: ну как патрикий Иоанн попытается навязать бой? Но ромеи, кажется, не собирались оказывать сопротивления, и воевода Никифор решил, что, по всей видимости, греки намерены отсидеться за константинопольскими стенами.

Воевода огорчался, он думал, что лучше встретиться с неприятелем в поле, нежели брать город приступом.

Когда ратники приближались к морю, они видели памфилу. С корабля следили за движением колонны. Воевода Никифор гадал, пересёк ли море флот Олега. И как же он обрадовался, когда ертаул сообщил, что завиднелись стены Царьграда, а в море недалеко от берега стоят ладьи князя Олега!

Город жил беспокойно, в постоянной тревоге. Осаде не было видно конца. День и ночь бодрствовали на стенах и башнях стратиоты. Они зорко всматривались в стан русов: не пришёл ли он в движение, не наблюдается ли какое передвижение войск? Но всё оставалось без изменений, разве что кольцо вокруг Константинополя совсем замкнулось. Это стало особенно заметно по истечении месяца: зерно вздорожало и продовольствие исчезло с торжищ.

Народ роптал, виня базилевса и сенаторов, которые допустили осаду города. Спрашивали: неужели империя настолько ослабла, что не в состоянии отразить варваров?

Раздавались голоса: уж не договориться ли со скифами миром?

В одну из ночей разыгралась непогода: сильный ветер, раскачивая кипарисы, гнал волну, поднимая брызги на волноломах, — всё предвещало шторм.

К утру, когда неожиданно всё стихло и изумрудное море замерло, лишь иногда пробегала лёгкая рябь, случилось непредвиденное: флот князя Олега пристал к западному берегу. Ладейники бросили якоря, сошли на каменистую землю в кольчужных рубахах, опоясанные мечами, с копьями и луками, закинув щиты за спины.