И быть роду Рюриковичей
Шрифт:
До конца зимы не появлялся Олег в Киеве, даже княжича с молодой женой не встречал.
Охота была удачной, трёх туров взяли, однако второй едва не лишил Олега жизни: на рога поддел бы и коня и князя, не успей Олег ударить его мечом меж рогов.
На охоте редкую ночь в шатре проводили, чаще где-нибудь под разлапистой елью спали либо у костра время коротали, каждый со своими думами. Часто вспоминал Олег Ладу, чувствовал пустоту в сердце. А может, прав был её отец, князь Юрий, когда там, на Ильмень-озере, не хотел отдавать дочь в жёны варяжскому
О делах думать не хотелось, хотя Ратибор не единожды говорил:
— Пора, князь, в Киев. Негоже бросать город надолго!
Но Олег отмалчивался. Что ему нынче до Киева? Прежде, бывало, устанет, захочет тепла женского — в Предславино отправлялся, отдыхал и телом и душой. Сейчас в Предславине живёт Игорь с молодой женой. Олег так её ещё и не видел. Да и с Игорем не хотелось встречаться: начнёт о Ладе разговор вести...
Среди воспоминаний, случалось, мелькала мысль: не лучше ли было бы ему оставаться варяжским конунгом, высаживаться на неведомые побережья, брать на щит вражеские города, владеть чужими женщинами и уводить осевшие под добычей драккары к родным фиордам?
Но Олег старался отгонять такие мысли. Теперь ли ему, великому князю, сожалеть о том далёком прошлом, когда он покорял одно славянское племя за другим, — вот уже Русь встала...
Как-то Ратибор заявил решительно:
— Всё, князь, побаловались, и будет. Да от судьбы и не побегаешь. Начал русичей объединять, так доводи до конца. Эвон весна о себе знать даёт.
Будто уловил воевода мысли Олега.
В Вышгороде у боярина Чёрного сутки передыхали, в бане парились, отсыпались.
В бане Олег на полке разлёгся, а баба, молодка ядрёная, в рубахе холщовой, его веником берёзовым до красноты нахлестала, а потом ещё спину размяла. Всё норовила князя ледяной водой окатить либо в снегу повалять, но Олег отказался.
Из баньки выбрался — эко блаженство! — разомлевший, усталость скинув, сидел с Ратибором и хозяином в трапезной. Пили пиво, ели сытно, и, чудно, у князя на душе легко стало, будто заново народился. А поутру сам заторопил, чтоб сани закладывали.
Сурово встретил Евсея Киев. Спешил, домой рвался, а что увидел? Разорённые хоромы, опустошённые клети, и все его чураются. Даже купцы киевские отвернулись от него. И всё потому, что изменил он вере языческой, не Перуну, другому богу поклоняется.
Горько Евсею: думал ли он, что так встретит его родная сторона?
Но как быть? И так гадал купец, и этак — по всему выходило, надо идти на поклон к волхвам.
Поднялся Евсей на Гору, на капище, долго ждал главного жреца, всё гадал, как тот встретит его. А на купца сердито взирал деревянный идол, усатый, с серебряной головой, с большими, навыкате глазами. Посмотрел Евсей на Перуна да и спросил:
— Ужели ты, истукан, богом себя мнишь, и чем ты от бревна отличаешься, разве что отёсан? Коли тебя огнём спалить, только пепел останется.
Молчит Перун, хмурится, а Евсей выговаривает:
— Ты кровь любишь, жертвоприношения, а
Сказал и сам содрогнулся от своих слов: ведь кощунствует! Ну как грянет гром и разверзнется земля? Но всё тихо.
— Как смеешь ты, отступник, стоять перед Перуном? — раздался вдруг за спиной голос.
Обернулся купец — перед ним верховный жрец в длинном холщовом одеянии, босой, борода белая и волосы что пух. Смотрит на Евсея из-под кустистых бровей гневно, руки на посох положил.
— Боги отвернулись от тебя! Убирайся с капища, слышишь?
Но Евсей, к удивлению волхва, не испугался, спросил:
— Старик, ты с богами дружен, ужели зло угодно им?
— Не кощунствуй, изыди! — Жрец гневно пристукнул посохом. — Не будет тебе прощенья! — И вскинутой рукой указал на спуск с Горы.
Долог показался Евсею путь на своё разрушенное подворье. Понимал: волхвы теперь не уймутся, они направят на него людской гнев, а возбуждённая толпа не пощадит. Не напрасно ли вернулся он в Киев, не лучше было бы остаться в Константинополе, как о том просила Зоя? Но ведь родная земля звала...
В смятении провёл Евсей ночь, а поутру надумал отправиться к князю: пусть он его с волхвами рассудит.
Вернувшись в Киев, Олег так и не появился в Предславине. Не хотел ворошить прошлое. Знал: приедет — и всё там напомнит ему о Ладе. Однако вчерашним полднем решился. Собирался накоротке, взглянуть, как поднялись хоромы, и тут же уехать. Но получилось иначе: задержался допоздна, и тому причина — молодая княгиня Ольга. Увидел её Олег, и напомнила она ему Ладу в ту пору, как повстречал её на Ильмене у князя Юрия: та же улыбка, те же глаза. А когда Ольга заговорила, враз понял: не обделена княгиня умом и грамотностью. И обрадовался: удачную жену сыскали Игорю.
Не заметил, как и вечер наступил, а покидая Предславино, сказал Игорю:
— Ольга продолжит достойный род Рюриковичей...
На другое утро пробудился Олег в добром настроении. В большой гриднице отроки расшумелись. Князь сел, потёр грудь. Вспомнил вчерашний день, проведённый в Предславине, подумал: умна и ликом славна Ольга. Неужто оттого и на душе радостно?
Во дворе увидел Евсея. Тот стоял понуро. Князь заговорил с ним не сразу — умылся, рубаху натянул, причесал костяным гребнем волосы и только потом сказал:
— Ведомо мне, купец, как Киев к тебе неласков, и понимаю тебя. Но ты на люд зла не держи, народ волхвы подбили. Было и со мной такое. Токмо я великий князь есмь, и у меня с народом одна вера должна быть — Перуну поклоняться. Ты же, Евсей, сам решай, какой веры держаться. Коли от греческой не отступишься, лучше тебе в Константинополе жить. Волхвы злы, я же над ними не властен, изведут они тебя. — И, положив Евсею руку на плечо, позвал: — Пойдём, купец, трапезовать, там и разговор продолжим. А он нас двоих касаем.