И быть роду Рюриковичей
Шрифт:
На капище снег утоптан плотно, а у ног Перуна жертвенный огонь оголил землю. Ветер обдувал языческого идола, облизывал медноголовое чудище. Кричало и граяло воронье, привыкшее терзать остатки жертвоприношений.
Олег явился к Перуну, когда на капище, кроме двух волхвов, никого не было. Они уложили на хворост поленья, высекли искру в сухой мох, и вот уже пламя лизнуло хворост. Но князю были нужны не эти волхвы, он ждал верховного жреца.
Повернувшись к Днепру, Олег смотрел, как на Подоле суетится люд. Вдоль всего
Олега оторвал от мыслей хриплый голос за спиной:
— Что привело тебя к Перуну, князь?
Обернулся Олег. Перед ним стоял седой старик с белой бородой и нависшими бровями, из-под которых выглядывали колючие глазки.
— Ты спустился с Горы и поднялся на капище, терзаемый сомнениями.
— Я ждал тебя, верховный жрец Ведун.
— Ты редко навещаешь Перуна, князь, но мне твоя душа ведома: она мечется между Вотаном и Перуном в поисках истины, ты не знаешь, в чём и где твоя вера. Но человек не может сидеть сразу на двух скамьях, а всадник — в двух сёдлах.
— Ты кудесник, Ведун, и много прожил, кто поспорит с тобой в ясновидении! Ты винишь меня в редком посещении капища, но разве я недостаточно приношу Перуну жертв? Вотаном меня попрекаешь? Да, Вотан у меня от рождения, но я Перуна принял.
— Кровь твоих жертвенных быков льётся на огонь, орошает ноги Перуну, но ты этого не зришь, князь.
— Не очами поклоняюсь, делом. Если Перуну требуются ещё жертвы, я принесу их.
— Хорошо, но чего ты ждёшь от меня?
Олег заглядывал в глубоко запрятанные глазки главного жреца и думал, что этого старика слушается весь киевский люд и даже власть великого князя киевского зависит от того, что говорят о нём здесь, на капище.
Хриплый голос кудесника вернул его к продолжению разговора:
— Сейчас, князь, ты думаешь не о Перуне, а обо мне.
Олег покачал головой: прозорлив волхв, потому и кудесником слывёт. Однако Ведун ждал от него ответа, и князь сказал:
— Ты мысли мои познал, старик, и тебе ведомо, что собрался я войной на Царьград. Хочу слышать, что ждёт меня.
Насупился верховный жрец, долго молчал. Но вот заговорил:
— Не всё, что знают боги, известно волхвам, великий князь. Но ты задумал угодное Перуну, ибо ромеи не признают наших богов, не поклоняются им и за то должны понести наказание. Ты будешь им карой, посланной небом.
— Но ты, Ведун, спроси у богов, каким будет мой поход. Сулит ли он удачу?
Волхв поднял брови:
— Я поговорю с Перуном.
— Я буду ждать, а пока пусть волхвы отправятся к пастухам, которые стерегут мои стада, и выберут в жертву того быка, какой им приглянется.
Кудесник усмехнулся краем рта, потеребил бороду:
— Не им ты, князь, жертвуешь — Перуну.
— Пусть будет так.
Протоптанной тропинкой
Верховный жрец появился в княжьих палатах на третий день. Он шёл медленно, постукивая высоким посохом. Ему уступали дорогу, кланялись. Олег поднялся, шагнул навстречу, спросил:
— Ты говорил с Перуном?
— Да, великий князь. После того как принесли ему твою жертву, он открылся мне.
— Что же ответил Перун?
— Он не стал говорить о твоём замысле.
— Но почему? Разве я дал ему малую жертву?
— Нет, Перун строг. Он спрашивал, почему ты, великий князь, не изгонишь из своих хором ту, которая поклоняется Богу ромеев?
Олег удивился:
— О ком ведёшь речь, кудесник?
— Разве тебе неведомо? Перун говорил о служанке княгини, она ромейка, и вера у неё греческая.
— Ты забываешь, старик, та ромейка Анна никогда не принадлежала к нашей вере. Разве может Перун наказывать человека, если он поклоняется тому Богу, какой дан ему с рождением?
Главный жрец пристукнул посохом:
— Гад, вползший в жилище, ужалит хозяина.
— Гречанка была рабыней моей жены, теперь она принадлежит молодой княгине.
— Разве тебе мало смерти твоей жены? Ты станешь ждать, когда змея ужалит Ольгу?
— Но убивший Ладу не ромей — хазарин поднял на неё руку. Тебе ли этого не знать! Кто посмеет ужалить молодую княгиню?
— Не одним ножом убивают. Можно смертельно ранить душу. Перун говорит: гречанка посеет в душе молодой княгини семена неверия. Чем убедишь меня, что они не дадут всхода?
— Чего требует Перун?
— Удали ромейку, и ты сотворишь благое.
— Но прежде, старик, я спрошу о том у княгини. Одно знай: не подбивай толпу на гречанку, как это сделал ты, направив люд на Евсея. Гречанка будет жить в Предславине, пока того захочет княгиня Ольга.
— Ты нанёс обиду Перуну, а он этого не прощает!
Главный жрец поднял посох, но Олег перехватил его руку, спросил гневно:
— Крови человеческой просишь для Перуна?
— Но разве не приносили варяги такую жертву своему богу Торе?
— То было.
— Когда, великий князь, ты пойдёшь на Царьград, разве не будет крови?
— Вражеской!
— Тот, кто не поклоняется Перуну, тоже враг. Олег положил тяжёлую руку на плечо главному жрецу, сказал предостерегающе:
— Помни, кудесник, я признал Перуна, но никогда не соглашусь нанести обиду княгине Ольге.
По первопутку выбралось из Киева посольство к болгарскому царю Симеону и направилось на Буг. День выдался солнечный и чистый. Снег лёг по всей русской земле. Он искрился до боли в глазах. Ивашка любил такую зиму, когда в детстве выскакивал из отцовского дома, мял пушистый снег и натирал им лицо до красноты, до ожога. А потом мать кормила его горячими шанежками и поила парным молоком, на что отец, Доброгост, посмеивался: «Он у тебя, мать, кровь с молоком, дерево из земли с корнями вырвет».