И даже когда я смеюсь, я должен плакать…
Шрифт:
— Потому что разные бывают войны, — задумывается Миша. — Справедливые и несправедливые, захватнические и оборонительные, гражданские войны, когда каждый воюет против каждого. Бывают самые разные войны, Лева, и движение борцов за мир без руководящих советских разъяснений, видимо, совсем запуталось и уже не может решить, как быть, против какой войны выступать, а против какой нет…
27
Сараево, 10 июня 1992 г.
Милая Ирина!
Наконец-то я могу тебе написать, пока вместе с другими жду самолет на Нью-Йорк. Лева, которого я здесь встретил, при случае
Я думал, что чудес не бывает, но это было чудом, когда здесь, в аэропорту Сараево, я встретил твоего брата. Если бы кто-нибудь прочитал об этом в романе, он сказал бы: «Нет, такого быть не может, автор слишком много себе позволяет!» И, тем не менее, мы с ним здесь встретились.
Лева рассказал мне, как плохо стало жить тебе и твоим родителям в Димитровке, бедная моя Ирина! Я потрясен, и единственное, что меня утешает, — это то, что ты теперь готова приехать ко мне, если я смогу обосноваться в Америке. Я очень надеюсь, что ничего непредвиденного больше не случится, я добьюсь в Америке успеха, и мы больше не будем расставаться. Я прошу тебя сохранить терпение, держись, милая моя, не теряй надежды и мужества, потому что это самый большой грех. Ничего страшного не произойдет с человеком, если он сохранит мужество. Крепко обнимаю тебя и целую много-много раз.
Любящий тебя всем сердцем, твой Миша.
PS. Как только буду в Нью-Йорке, сразу пришлю телеграмму.
28
Ночь на 11 июня Миша проводит с другими пассажирами в подвальном помещении аэровокзала. Им выдали одеяла и брезентовые тенты, но спать приходится на бетонном полу, кроватей нет, только несколько диванов для стариков и детей.
В течение следующего дня им часто приходится возвращаться в подвал. Сербы обстреливают летное поле из орудий, воздушное сообщение прекращено, так как приземляющиеся и взлетающие самолеты обстреливаются. Тем не менее, 12 июня стрельба прекращается — «голубым каскам» удалось договориться с руководством сербов, и самолет, заменяющий «Трансаэро» DC-10, — сама машина, подвергшаяся штурму, все еще стоит вдалеке в конце взлетной полосы, — сегодня сможет приземлиться и забрать пассажиров на Нью-Йорк.
— Поскольку всего вас, вместе со старым экипажем, только 130 человек, с вами вылетят еще дети из Сараева, — сообщает Лева, когда они с Мишей обедают.
— Дети? — спрашивает Миша. — Какие дети?
— Сироты, — отзывается Вильке из-за соседнего столика, и когда он говорит это, в столовой становится тихо. Это слово поняли почти все, потому что здесь действительно так, как говорил Лева: хотя большинству известно всего несколько слов из других языков, они каким-то таинственным образом понимают других.
— Что за сироты? — спрашивает женщина по-английски. Вильке отвечает ей на прекрасном английском:
— Из детского дома «Любиче Ивечич», мадам, он находится в центре Сараева, там живут 148 детей-сирот. Уже несколько недель между Красным Крестом и сербами ведутся переговоры, чтобы через кольцо блокады пропустить хотя бы один автобус, потому что в детском доме начался голод… Мы полетим с детьми во Франкфурт, как сказал офицер «голубых касок». В Франкфурте дети будут ждать сотрудников Красного Креста и приемных родителей — нашлось много людей, которые готовы помочь детям. А после промежуточной посадки во Франкфурте самолет полетит в Нью-Йорк. Ведь ради того, чтобы малыши могли покинуть этот ад и жить в стране, где нет войны, мы можем задержаться во Франкфурте, не так ли?
Ровно в полдень ожидаемый самолет совершает посадку. Очень жарко, на блеклом от зноя небе ни облачка. Командир
Ни один пассажир не ропщет, в конце концов, никому не хочется, чтобы на борту оказалась бомба… Герман Вильке и здесь оказывается душой общества и заботится о хорошем настроении, хотя досмотр длится более трех часов, потому что все проверяется вручную.
Мишины чемоданы нашлись, и он вздыхает облегченно, удостоверившись, что чертежи на месте.
Наконец «голубые каски» отвозят багаж к самолету и грузят в багажное отделение. Теперь еще и пассажиры проходят контроль — командир самолета не хочет допускать ни малейшего риска.
Наконец, в шесть часов вечера подъезжает старый, дребезжащий автобус, и все вздыхают с облегчением. Это дети, теперь можно лететь! Тут одна из женщин издает крик ужаса, показывая пальцем на длинный кровавый след за автобусом. Ожидающие посадки люди бросаются к окнам. Что случилось? Господи, что еще случилось?
К автобусу бегут операторы и фотожурналисты — они хотели отснять вылет похищенных пассажиров, а тут новая сенсация! Дверь автобуса открывается. Из автобуса выходит боснийский солдат, его гимнастерка в крови, на руках он держит тяжело раненного маленького ребенка. Раздаются крики ужаса, многие плачут. Забрызганный кровью солдат с ребенком на руках тоже не может сдержать слез. Сенсация! Щелкают затворы фотоаппаратов, стрекочут кинокамеры, журналисты, пытаясь занять позицию повыгоднее, отталкивают друг друга. Все это должно быть запечатлено для их программ: тяжело раненный ребенок, что скажет солдат, а тут еще за солдатом из автобуса выходит молодая женщина, тоже забрызганная кровью, с убитым ребенком на руках. Теперь видно, что весь автобус залит кровью, прошит пулями, многие дети плачут от страха. Как отвратительно ведут себя репортеры, думает Миша, застыв на месте от ужаса. Это невыносимо, вся эта борьба за самый страшный кадр, потому что чем снимки и записи страшнее, тем они дороже. Да, чем больше крови, чем больше ужасов и кошмаров, тем больше денег приносит материал, который будет показан всему миру. Какую же воспитательную школу проходят люди, сидя у телевизоров! Они привыкают к жестокости, к самой смерти! Все микрофоны и телекамеры направлены на молодую женщину и солдата.
— Это Роки, — говорит медсестра. — Ей было четырнадцать месяцев… А это Вердрана, трех лет, — кивком головы она показывает на солдата. — Пока мы ехали сюда, нас обстреляли…
Кинокамеры стрекочут, фотоаппараты щелкают, солнце, как ни в чем не бывало, мирно светит с голубого неба.
29
Детской медсестре, — ее зовут Ильина, — солдату и водителю автобуса сделаны успокоительные уколы. В окровавленной одежде они сидят в столовой, вокруг них — кольцо операторов с кинокамерами и журналистов с магнитофонами. Миша стоит рядом с Левой, и всем слышно, что говорит медсестра Ильина в микрофон…
— …между нашей организацией помощи «Детская миссия», сербским руководством и Красным Крестом шли переговоры… — Она говорит запинаясь, у нее плохой английский, она все время останавливается и плачет, а у солдата рядом с ней дрожат руки. — В детдоме было 148 детей, мы взяли только самых маленьких… 53… больше не поместилось в автобус… Нам дали гарантию, что автобус пропустят… Это дети хорватского и мусульманского происхождения, самой маленькой, Дрите, всего восемь недель, солдаты нашли ее завернутой в бумажный пакет в корзине для мусора… Так вот, мы выехали, и все шло хорошо, пока мы не оказались на Аллее Партизан…