И даже когда я смеюсь, я должен плакать…
Шрифт:
— Много с нас получишь, — говорит Ирина, едва не потерявшая дар речи от гнева и страха за Горбачева.
— Что вы сказали, Ирина Аркадьевна? — кричит Котиков.
— Я…
— Ничего, товарищ Котиков, — говорит отец и сжимает ладонь Ирины в своей. — Моя дочь ничего не сказала, она чихнула.
— О, она чихнула! — Котиков раскачивается. — Будьте здоровы, гражданка, будьте здоровы! Может быть, вы заразились от вашей матери и предполагаете заболеть? Так вот, это абсолютно исключено, чтобы кто-то теперь был болен или работал не в полную силу. Именно так звучит приказ Государственного Комитета: работать как можно больше! И такой же
Легкий шум в зале.
— Или кто-нибудь не хочет работать? Кто-нибудь хочет бастовать?
Отец крепко держит Ирину за руку.
— Пожалуйста, тогда пусть он скажет об этом вслух, у нас свободная страна! Итак, если кто-то из вас здесь за забастовку, пусть поднимет руку и назовет свое имя!
В зале мертвая тишина, ни одна рука не поднимается.
— Никто, — говорит Котиков. — Попробуем наоборот? Кто хочет самоотверженно работать?
Все руки взлетают вверх. Руку Ирины поднимает отец.
— Сопротивление бессмысленно, — слышит Миша его шепот и думает: жалко людей! Они же подневольные! У большинства есть дети или родители, о которых нужно заботиться, у всех столько горя и страха…
— Еще вопросы? — Котиков снова раскачивается, теперь он подбоченился и похож на Муссолини.
Один человек кричит:
— У меня есть вопрос, товарищ Котиков!
— Пожалуйста, Александр Алексеевич.
— Где Горбачев?
— В Крыму. Болен. Поэтому его заменил Государственный Комитет. Но еще и по другой, намного более важной причине.
— А именно? — спрашивает другой.
— Потому что наше отечество находится в смертельной опасности. — Котиков снова читает по бумажке. — Это слова Янаева и других членов Комитета: потому что политика реформ, начатая Горбачевым, зашла в тупик. Сначала было много энтузиазма, но на его место пришли апатия, утрата доверия и отчаяние. Каждый может убедиться в том, что это правда, даже наша уважаемая Ирина Аркадьевна.
Ирина стискивает зубы. Отец прав, думает она, да, он прав.
— Вы ведь согласны, гражданка? Благодарю вас. Власть потеряла доверие народа во всех областях. Страна стала практически неуправляемой. Ха… — он снова затрудняется это выговорить — …ха …хаотическое, непродуманное соскальзывание в сторону рыночного хозяйства взорвало бомбу эгоизма… С учетом этого должны быть приняты незамедлительные меры в целях стабилизации! Мы стоим перед смертельной опасностью для страны. — Глаза Котикова начинают блуждать, руки все еще уперты в бока, он ждет одобрения.
Ну же, люди, скажите ему!
И он тотчас же получает его:
— Значит, путч!
— Да, путч! — подтверждает Котиков.
— Давно пора было! — кричит женщина. — Заждались! — кричит другая.
— Горбачева надо было гнать много лет назад, он разорил страну!
— Он должен предстать перед судом!
— Я вижу, все вы согласны с моим мнением и мнением Государственного Комитета, — успокаивается Котиков. — Через два часа начало рабочего дня. До этого все должны сдать оружие. Я вас предупреждаю — работникам милиции приказано обыскивать дома! Очень важно: все остаются в деревне! Никому не разрешается покидать Димитровку. Сейчас ваше место здесь! Впрочем, автобус все равно не пойдет, я распорядился, а на выездах на трассу стоят милиционеры. Приказ Комитета: каждый остается на своем месте. — Он облизывает губы. — И наконец: иностранец Михаил Олегович Кафанке, находящийся здесь по приглашению семьи Петраковых, из соображений
— Нет! — кричит Ирина.
— Ну, тише же! — говорит Миша. — Я все время ждал этого.
— Это не направлено против вас, вас мы все знаем и уважаем, Михаил Олегович, вы понимаете?
— Конечно, я понимаю, товарищ Котиков. Это абсолютно необходимо, то, что вы сейчас меня арестуете, — я имею в виду, возьмете под охрану, — говорит Миша с ироническим поклоном. — Я как раз хотел попросить вас об этом. — Ирина хотела было что-то сказать. — Спокойно! — говорит он ей и снова обращается к Котикову: — Гражданка Ирина Аркадьевна тоже это понимает, товарищ Котиков. Здесь все это понимают, все согласны, именно так они и думают, и вы правы. Иностранец, да еще немец, во время кризиса подлежит аресту. Будьте любезны, товарищ Котиков, где я буду отбывать заключе… нахождение под охраной?
— В подвале сельсовета. Там есть три камеры. Вы можете выбрать себе любую.
— Очень любезно с вашей стороны, товарищ Котиков.
Нет, нет, Миша вовсе не сошел с ума. Миша получил в подарок от Аркадия Николаевича маленькие шахматы с магнитами в фигурках, и с тех пор он играет всегда, когда есть время, в основном сам с собой. С тех пор, как он стал подолгу размышлять о логике и закономерностях человеческого поведения, он развил в себе новое качество — способность охотно соглашаться со всеми и каждым. Конечно, это всего лишь видимое согласие, но действует оно совершенно безотказно, действует оно фантастически, особенно на таких, как Котиков.
— Семья Петраковых, — говорит он (видимое согласие уже действует), улыбаясь, — конечно, может посещать вас и приносить вам еду. И ваши шахматы, да, да, я знаю, вы страстный шахматист. Но только не ваш радиоприемник. Может быть, он как раз у вас при себе?
— Да, товарищ Котиков!
— Тогда вы можете сразу же его мне отдать. Здесь стоит мой мотоцикл. Мы вместе поедем в сельсовет.
— Я не могу принять от вас такое приглашение! У вас ведь столько дел!
— На это у меня времени хватит, Михаил Олегович!
— Ну, что же, — говорит Миша и улыбается, — тогда я вам очень благодарен!
Все молча смотрят на него с облегчением. Слава Богу, не мы здесь в роли козлов отпущения, думают они. Нет, не мы, а этот немец.
А Миша продолжает улыбаться Котикову. Он меня не спровоцирует, думает он и слышит, как отец Ирины шепчет ему:
— Браво, Миша! Это ты великолепно сделал! Теперь я знаю, как нам узнать правду о том, что происходит.
— Дайте мне знать об этом в тюрьме! — отвечает шепотом Миша и, когда Котиков подходит к нему, произносит громко: — Господин председатель сельсовета лично отвезет меня на своем мотоцикле. Можно ли ожидать большей любезности?
12
— Итак, — говорит Аркадий Николаевич Ирине и Леве по дороге домой, куда они идут, чтобы взять охотничье ружье и отнести Котикову, — прежде чем что-то предпринять, мы должны узнать, что творится в Москве и чего ожидать дальше.
— Но ведь не разрешено покидать деревню…
— Дай мне сказать, Лева! Я и сам знаю, что не разрешено. Но ты же каждое утро ездишь на станцию с молоком, со станции молоковоз отправляется в Москву, а вечером он возвращается пустой. У тебя есть друг, который сопровождает молоковоз туда и обратно, Григорий, правильно? Ну и о чем же ты будешь с ним говорить, когда он вечером вернется из Москвы?