И даже когда я смеюсь, я должен плакать…

Зиммель Йоханнес Марио

— Нет, я не хочу назад в Германию! — говорит Миша испуганно. — Я хочу остаться здесь!

— Надо же, — говорит Котиков. — Почему же тогда вы сказали «но»?

— Я хотел сказать, что у меня и здесь много работы.

— Никакой работы для вас здесь нет, Михаил Олегович, — говорит Котиков и зажмуривает свои поросячьи глазки.

— Кто это сказал? — спрашивает Миша возмущенно.

— Я это говорю, — отвечает Котиков, — и как председателю колхоза мне хорошо известно, для кого тут есть работа, а для кого нет. С сегодняшнего дня для вас здесь больше нет работы, Михаил Олегович, я сообщил об этом в центральную службу занятости, когда они спросили, нет ли у нас водопроводчика или сантехника для большой стройки в Москве. У них там каждый

водопроводчик и сантехник на счету, так они говорят. А я ответил, что у меня есть один, которого я могу им послать. Я только выполнял свой долг, Михаил Олегович, административный долг. Сейчас, когда стране трудно, каждый должен приложить все свои силы, чтобы выполнить свой долг, а вам, как иностранцу, надо особенно стараться. Но, конечно, если вам это не подходит, то… — Котиков поднимает бланк в руке — …я должен буду, разумеется, доложить об этом, и вам придется возвращаться домой. Так что все просто, друг мой.

Миша думает о том, насколько гнусен и подл этот человек, но говорит другое:

— Кто же говорит, что я не хочу, господин председатель, я согласен.

— Хорошо, — удовлетворенно кивает головой Котиков, ставит печать на бланк и отдает его Мише. — Здесь указан адрес строительного участка. Завтра утром в семь вы выходите там на работу.

— Но как я попаду в Москву так рано, господин председатель?

— Вы знаете экспедитора Григория Чебышева, он каждое утро сопровождает в Москву машину с молоком, — говорит Котиков. — Не смотрите на меня так! Конечно, вы знаете Григория, это ваш хороший знакомый. Тогда, во время путча, он каждый вечер привозил свежие новости из Москвы, чтобы Ирина Аркадьевна или ее брат могли рассказать их вам, пока вы сидели под арестом.

— Это… — начинает Миша, но испуганно замолкает. Все-то он знает, этот Котиков!

— Это неправда? — спрашивает тот нетерпеливо. — Вы хотите сказать, я лгу, Михаил Олегович?

— Что вы, как я могу такое сказать! — бормочет Миша.

— Котиков все знает, — говорит глава сельской администрации о себе в третьем лице. — Не имеет смысла обманывать Котикова. И за все, что делают против Котикова, воздастся. Итак, завтра утром вы с Григорием Чебышевым едете в Москву, а там на метро к месту работы. Придется уж встать пораньше, ха-ха-ха, молодому человеку это даже полезно для здоровья и удержит его от дурных помыслов. Для таких, как вы, Михаил Олегович, есть вообще только одна-единственная мысль, которую надо постоянно держать в голове: если вы не будете выполнять — причем выполнять безоговорочно — мои распоряжения, то с вашим видом на жительство будет покончено, тогда вам придется уезжать из России, понятно?

— Понятно, господин председатель, — говорит Миша с полупоклоном и добавляет: — Я сердечно благодарю вас за вашу заботу обо мне!

Мишу совсем не удивляет, что никто в семье Петраковых не возмущается, когда он рассказывает о том, что теперь должен ездить на работу в Москву. В эти дни все в доме очень серьезны и молчаливы.

И вот Миша каждый день встает в полпятого утра, идет на железнодорожную станцию и едет с Григорием Чебышевым в столицу. Там он работает на строительстве высотного дома, а вечером возвращается в Димитровку. Часто от усталости он сразу же раздевается, падает на кровать и засыпает как убитый, а в полпятого, в холоде и потемках, ему снова надо вставать. За короткое время Миша совсем исхудал, но он полон решимости вынести все, лишь бы можно было остаться в Димитровке с Ириной.

Ее и других членов семьи он теперь может видеть лишь изредка, только по воскресеньям, и выглядят они бледными, удрученными и печальными. Он не решается ни у кого из них спросить, в чем дело, только у Григория он, наконец, спрашивает об этом однажды по дороге в Москву.

— Ты не знаешь? — переспрашивает у него Григорий.

— Нет, — говорит Миша. — Скажи же мне! Что случилось?

— Этот Котиков, будь он трижды проклят, — говорит Григорий, — мстит теперь всем за те августовские

дни. Аркадию Петракову он нашел работу на улице, это тяжелая работа, а Ирину взял к себе в бюро секретаршей. Он диктует ей разные письма и распоряжения, а она их печатает на допотопной машинке…

— Но она ведь совсем не умеет печатать на машинке!

— Это так, — говорит Григорий. — Она старается, как может, конечно, но от волнения и неуверенности ошибается, и, если на странице есть хоть одна опечатка, Котиков ругается и заставляет всю страницу печатать заново. Для бедной Ирины это настоящая пытка, а Лева… нет, этого я тебе лучше вообще не буду говорить.

— Говори немедленно! — кричит Миша.

— Ну, ладно, — говорит Григорий, — так вот, Лева теперь должен чистить уборные и выгребать навоз. Можешь себе представить, как от него воняет, как все от него шарахаются. Каждый вечер, перед тем, как ты приедешь, он отмывается дочиста, чтобы ты не заметил. А для Марии Ивановны… — Григорий проглатывает подступивший к горлу комок — …для нее Котиков подстроил нечто совсем из ряда вон выходящее.

— Что?

— В магазине всегда очереди, но перед ней почему-то всегда стали заканчиваться продукты. Теперь ей приходится просить других женщин, чтобы они покупали для нее, но многие отказываются, потому что все в деревне боятся Котикова… Удивительно, как у вас еще есть продукты.

— Но почему? — кричит Миша в ужасе от услышанного. — Из-за чего все эти беды?

— Ну, из-за тебя, конечно, — говорит Григорий.

— Из-за меня? Почему?

— Котиков сказал, что если на тебя будут жалобы, то он сообщит об этом, куда следует, и твой вид на жительство аннулируют.

От ужаса Миша чуть не плачет.

— Э… это неправда! — бормочет он.

— К несчастью, это именно так, — говорит Григорий. — У нас всегда так было и всегда так будет, Миша.

Между тем надпись на заборе — «Евреи — наше несчастье» — появляется снова и снова. После нескольких безуспешных попыток борьбы с ней Аркадий Николаевич говорит домочадцам:

— Прекратите, это бессмысленно, черт с ним, с этим забором…

Лева, Ирина и Мария Ивановна молча уходят, а Аркадий Николаевич внезапно впадает в ярость. Он ругается, а потом бежит к Котикову. Глава администрации живет один, у него нет ни жены, ни семьи, в доме грязно и неуютно; Аркадий Петраков застает его в кухне. Котиков сидит на полу, сыплет порошок из бумажного пакета в щели и смеется.

— Евгений Сергеевич, — говорит Аркадий громко, — вот ты где!

Толстяк сидя поворачивается, поднимает на того свои свиные глазки и говорит:

— Я дома по делам не принимаю!

— Мне надо с тобой поговорить, Евгений Сергеевич, — говорит Аркадий.

— Интересно, о чем, — ворчит Котиков и продолжает сыпать порошок.

— Что ты тут делаешь? — спрашивает Аркадий Николаевич.

— Травлю муравьев, — отвечает толстяк и смеется.

— Что?

— Порошком травлю муравьев! У меня здесь где-то муравейник, может быть, в одной из кадок для цветов. Эти насекомые заползают во все комнаты, больше всего в кухню. Вот я и сыплю яд. Они его жрут и сдыхают. Вот! — говорит толстяк и трясется от смеха. — Видел, одного только что разорвало! И вот! И вот, и вот, я сейчас умру от смеха!

— Какое это веселое занятие — травить муравьев! — удивляется Аркадий Николаевич. — Может быть, это еврейские муравьи? Лучше всего тебе представить, что это не еврейские муравьи, а просто евреи! Тогда тебе это доставит еще большее удовольствие!

— Что это за разговор! Что тебе вообще надо? Зачем ты пришел?

— Ты знаешь!

— Понятия не имею!

— Это твои проделки! — Аркадий Николаевич сжимает кулаки. — Ты послал Мишу в Москву. Ты пригрозил ему высылкой. Ты поставил меня, Ирину и Леву на унизительную работу. Мы должны делать все, что ты потребуешь, только чтобы Мишу не выслали из России. Эта мазня на нашем заборе — тоже твоих рук дело, и теперь с меня хватит. Завтра я поеду в Москву и заявлю на тебя, куда следует.