i dfee46a8588517f8

User

Неизбежным следствием провала курса «реформ» стал глубо­кий кризис третьеиюньской системы как союза царизма с поме­щиками и верхами торгово-промышленной буржуазии, ради кото­рого она и была создана. Конкретным выражением этого кри­зиса явились полный паралич Думы по части «реформаторского» законодательства; провал на этой основе октябристского «центра», выразившийся сперва в тяжком поражении на выборах в IV Ду­му, а затем в расколе октябристской фракции на три части ⁷; резкое обострение недовольства друг другом партнеров по контр­революции. К кануну войны раздражение в помещичье-буржуаз- ной среде по отношению к правительству стало всеобщим. В свою очередь, «верхи» во главе с царем все в большей степени стали подвергаться искушению управлять без Думы, которая из орудия упрочения царизма, как было задумано, стала орудием его дискредитации и разоблачения. Все это, естественно,

сопровожда­лось обострением противоречий как между фракциями думского большинства, так и внутри их самих. Все это происходило на фоне нового мощного революционного подъема, достигшего к кануну войны, так сказать, баррикадного уровня, когда не только В. И. Ленин, большевики, но и либеральная оппозиция и сами «верхи» считали, что сложившаяся ситуация воспроизводит канун 1905 г.

Таким образом, описанные факты и явления были прямым продолжением процессов, корни которых уходят назад на многие десятилетия. В то же время 1914—1917 годы представляют собой, безусловно, особый период в истории страны, смысл которого В. И. Ленин выразил в известных словах о том, что война явилась могучим ускорителем революции. Все указанные выше процессы, которые в «мирные» годы протекали сравнительно медленно, теперь под влиянием войны настолько убыстрили свой бег и вызва­ли такие колоссальные социально-экономические и политические перегрузки, что режим, уже сильно расшатанный до этого, не вы­держал их и начал разрушаться.

Как же выглядел механизм этого разрушения? Распад третье­июньской системы выразился в выходе из строя ее основного механизма — двух большинств. На месте последних образовалось одно большинство, причем, и это было самым главным, в нем объединились на общей программе и перспективе элементы, кото­рые в обычных, не экстремальных условиях были принципиально несовместимы. Политический смысл этого объединения состоял в том, что идея самодержавия как такового обанкротилась и в гла­зах его вчерашних приверженцев ⁸.

Разложение царизма в его заключительной стадии ознамено­валось не только полной изоляцией от народа, но и отчужден­ностью от собственного класса, принявшей крайнюю форму само­изоляции династии от самых своих преданных сторонников. «Дело было, конечно, не в хлебе...— писал Шульгин, потрясенный лег­костью, с какой пала трехсотлетняя монархия.— Это была послед­няя капля... Дело было в том, что во всем этом огромном городе (т. е. в Петрограде.— А. А.) нельзя было найти несколько сотен людей, которые сочувствовали власти» ⁹. Эта самоизоляция яви­лась следствием выхода из строя всех систем и механизмов самоконтроля, корреляции и ориентации правительственной машины.

В истории самодержавия бывали моменты, когда «случайности рождения» исправлялись господствующим классом устранением непригодного по личным или другим качествам монарха. Инст­рументом такой корреляции было непосредственное царское окру­жение. В описываемое время ,это окружение выродилось в эго­истичную и трусливую камарилью, не способную ни к какому реши­тельному действию даже в интересах собственного спасения. Двор, сановники, министры и пр., как показал ход событий в февральско­мартовские дни 1917 г., стали спасать себя за редким исключени­ем так, как спасаются крысы на тонущем корабле. Выше отмеча­лись гибкость и приспособляемость монархии как политического института. Но как государственная система абсолютизм пред­ставляет собой конструкцию, лишенную обратной связи, в резуль­тате чего в экстремальных условиях (если еще и до этого сильно ослаблен и подточен) он теряет целиком или в значительной мере способность ориентации и реальной оценки обстановки.

Со времен Сперанского в бюрократическом механизме царь

являлся последней инстанцией, писал по этому поводу Нольде. «Император,— пояснял он,— был высшим чиновником, дальше которого некуда было посылать бумаги на подпись и который с воспитанной традицией аккуратностью и точностью давал свою подпись и венчал таким образом бюрократическую иерархию... Поскольку монарх был этим „верховным чиновником" и тщатель­но выполнял свои иерархические функции на верхней ступени чиновничьей лестницы, русский государственный аппарат работал без больших перебоев и поломок». Так шло дело в относительно спокойных, «нормальных» условиях. «Но время от времени импе­ратор силой вещей оказывался вне твердых рамок текущей бюро­кратической работы и из верховного чиновника превращался в носителя Собственной воли и собственной власти» ¹⁰.

Так случи­лось и с Николаем II в годы войны. Обычно, и так было и при последнем самодержце, бюрократический механизм и «верховный чиновник» в силу многолетней и заданной иерархии более или ме­нее приемлемо притирались друг к другу. Это относилось не только к политике в целом, но также к одной из самых главных функций царя — назначению министров. Несмотря на то что царь в принципе мог поступать по своему личному усмотрению, в дей­ствительности это имело место в сравнительно ограниченной сте­пени, поскольку, будучи «верховным чиновником», он зависел от бюрократии и вынужден был считаться с соображениями государственной целесообразности, бесперебойного отправления функций правительственной машины. Именно этой взаимосвязью и взаимозависимостью правящей бюрократии и носителя верхов­ной власти обеспечивалась ориентация режима, его способность более или менее реально оценивать обстановку и принимать нужные в его интересах достаточно компетентные решения. Теперь эта связь оказалась разорванной.

Таким образом, поломка и выход из строя системы ориентации самодержавного режима, как это ни парадоксально звучит, насту­пают тогда, когда монарх начинает принимать решения действи­тельно самодержавно, единолично, независимо от своего офици­ального правительства или в противовес ему. Поскольку же в дей­ствительности ни один правитель не может принимать решения, не руководствуясь чьими-то советами и подсказками, потому что сам по себе он совершенно слеп, порвав с официальным прави тельством, он становится непременно жертвой в лучшем варианте случайных, в худшем губительных с точки зрения интересов режи­ма в целом и своих собственных влияний.

Именно последнее произошло с Николаем II. Неизбежным ито­гом такого хода вещей явился развал официального правитель­ства, выразившийся в форме утраты компетентности и способ­ности контролировать ситуацию во всех областях народнохозяй­ственной и государственной жизни, разлад всего административ­но-управленческого организма.

Одним из наиболее тяжелых последствий разрыва самодержца с правящей бюрократией и своим классом явился психологи-

ческий надлом господствующего класса и той же бюрократии, паралич воли. Господствующими классами овладело чувство бес­силия и обреченности, бесполезности всяких усилий, направлен­ных на исправление создавшегося положения Конечный смысл этого всеобщего настроения безнадежности и тщеты состоял в том, что он стал огромным деморализующим фактором перед лицом надвигавшейся революции, облегчив тем самым ее победу. Сово­купная помещичье-буржуазная контрреволюция, включая бюро­кратию, чиновничество, департамент полиции, генералов и офице­ров, возглавлявших войска усмирения, не верила в возможность победы. Кампания подавления революции, казалось бы сплани­рованная во всех деталях, была при таком психологическом настрое проиграна еще до ее начала.

Само собой понятно, и на это указывалось, что все отме­ченные явления были итогом развития всего пути, проделанного абсолютизмом, а не только результатом последних трех лет его жизни. С точки зрения оценки всей истории царского самодержа­вия это трехлетие представляло собой последнюю стадию дли­тельной и неизлечимой болезни — стадию быстрого и всесторон­него распада и разрушения. В этом смысле оно является также как бы фокусной точкой, в которой сконцентрировались три века жизни романовской монархии.

В этой связи естественно задуматься о том, каков был главный механизм этого разрушения. Существует ли этот механизм вообще, если иметь в виду антагонистическое государство, абсолютизм в особенности? На наш взгляд, такой механизм имеется, суть его состоит в нарушении взаимосвязи и взаимодействия положитель­ной и отрицательной селекции в пользу последней.

Классовое государство, как известно, играет двоякую роль. Оно прежде всего орудие власти господствующего класса. В то же время оно выполняет общественно необходимые функции в интере­сах всего общества, в противном случае его существование стано­вится невозможным. Таким образом, государство представляет собой противоречивое единство, в котором одновременно борются две тенденции: прогрессивная и реакционная, узкоклассовая и об­щенациональная. История показывает, что, как правило, всякий новый социально-политический строй побеждал именно потому, что он, помимо обеспечения интересов господствующего класса, действовал внутри и вне страны и в общегосударственных интере­сах. Институтом, который реально осуществляет оба эти начала, является правящая бюрократия, опирающаяся на разветвленный государственный аппарат, достаточно сложно взаимодействую­щая, функционально разделенная и соподчиненная историческая система власти.