i dfee46a8588517f8

User

«Союзники», как и царизм, который они олицетворяли, не были способны ни на какое реальное дело; у них не было и не могло быть никаких конструктивных решений; в этом причина краха всех их планов и начинаний. Это понимали и умные правые. «Для всех и каждого,— писал Гурко,— было совершенно очевидно, что про­должение избранного государыней и навязанного (?) ею государю способа управления неизбежно вело к революции и крушению су­ществующего строя. Только такие слепые и глухие ко всему совер­шавшемуся люди, как столпы крайних правых вроде Струкова, Римского-Корсакова и др., могли думать, что замалчиванием мож­но спасти положение, но люди, глубже вникавшие в события, ясно видели, что без очищения верхов, без внушения общественности доверия к верховной власти и ее ставленникам

спасти страну (т. е. монархию.— А. А.) от гибели нельзя»¹⁵⁹.

Даже такой узкий и непримиримый правый, как Щегловитов, отдавал себе отчет в никчемности своих соратников. Римский- Корсаков — «большой сумбурист», показывал он. Всем был недо­волен, а «никакой сколько-нибудь приемлемой программы не имеет... Я его серьезной величиной считать не мЬг...»¹⁶⁰.

Единственное реальное дело, которое сделали «союзники», это подтолкнули царя ближе к пропасти, в которую он свалился в февральские дни, увлекая за собой и своих последних незадачли­вых друзей. Своими телеграммами и записками они укрепили в нем веру, что народ его любит, веру тем большую, чем меньше она име­ла реальных оснований, т. е. полностью дезориентировали его по части действительного положения дел в стране. Эта нелепая вера сильно влияла на политическое поведение двора, обусловливала его просчеты и иллюзии. Выше уже приводилось глубокомысленное рассуждение царицы о том, что голос «союзников» — это голос России. Когда Родзянко в одном из своих докладов указал на растущее недовольство в народе, царь прервал его словами: «Это Неверно. У меня ведь тоже есть своя осведомленность». При этом он показал на лежащую пачку бумаг на столе: «Вот выражения 'Народных чувств, мною ежедневно получаемые: в них высказыва­ется любовь к царю»¹⁶¹. 10 февраля, т. е. за две недели до револю­ции, Родзянко во время своего последнего доклада был оборван царем еще более резко: «Мои сведения совершенно противополож­ны, а что касается настроения Думы, то есди Дума позволит себе такие же резкие выступления, как прошлый раз, то она будет рас­пущена»[1] . Спустя четыре дня Мосолову, осмелившемуся сказать царю об истинном положении вещей, царь «довольно резко, видимо взволнованный», сказал: «Как, и Вы, Мосолов, говорите мне о ди­настической опасности, о которой мне в эти дни протрубили уши? Неужели и Вы, бывший со мной во время моих объездов войск и видавший, как солдаты и народ меня принимают, тоже труси­те?»¹⁶³.

Даже тогда, когда революция уже была в разгаре, царица про­должала уверять своего супруга, что народ за него. 26 февраля она сообщала царю, со слов Лили (Ден.— А. А), заговаривавшей с из­возчиками, чтобы узнать новости, что, по мнению этих извозчиков, развернувшиеся события не похожи на 1905 г., «потому что все обо­жают тебя и только хотят хлеба» ¹⁶⁴. «...Когда узнают, что тебя не выпустили,— писала она на другой день,— войска придут в неистовство и восстанут против всех». Даже, узнав 4 марта об от­речении своего супруга, она продолжала твердить свое: «Люди вне себя от отчаяния — они обожают моего ангела. Среди войск начи­нается (!) движение... Я чувствую, что армия восстанет»¹⁶⁵. Царь также разделял эту иллюзию до самого последнего момента. Имен­но этим объясняется то упорство, с каким он сопротивлялся тре­бованию Рузского и Алексеева об отречении.

Вера царя, что «союзники» представляют и ведут за собой основную массу русского народа, служит, пожалуй, наилучщим доказательством полной изжитости царизма, его абсолютной анти­народности.

России». Вторым по влиянию считал­ся Данилов (Бубнов А. Указ. соч. С. 47),

Витте С. Ю, Воспоминания. М., 1960. Т. 3. С. 38, 43.

Шавельский Г. Воспоминания послед­него протопресвитера русской армии

и флота. Нью-Йорк, 1954. Т. 1. С. 125.

Там же. С. 128.

Даже Данилов вынужден был при-

знать: «В военное время войска виде­ли великого князя мало (!): обязан­ности верховного не отпускали его надолго из ставки» (Данилов Ю. И. Мои воспоминания об императоре Николае II и вел. князе Михаиле Александровиче // Архив русской революции. Берлин, 1982. Т. 19. С. 369). Версия Бубнова еще менее соответствовала действительности. Николай Николаевич никогда не по­сещал войска на фронте якобы пото­му, что опасался вызвать у царя «подозрение в искании популярности среди войск» (Бубнов А. Указ. соч. С. 12).

Шавельский Г. Указ. соч. Т. 1. С. 111 — 113, 120, 128, 133, 138, 159, 300, 303. Т. 2. С. 317.

Там же. Т. 1. С. 114—116, 136.

" Там же. С. 118.

Там же. С. 152, 153, 269.

РО ГБЛ. Ф. 218. On. 1. Папка 306. Ед. хр. 1. Л. 22, 25—26.

Яхонтов А. Н. Тяжелые дни: (Секрет­ные заседания Совета министров, 16 июля — 2 сентября 1915 года) // Архив русской революции. Т. 18. С. 23.

Как известно, гвардейские корпуса под командованием Безобразова по­несли ужасающие и, главное, ненуж­ные потери, и его все-таки пришлось от командования отстранить.

Лемке Мах. 250 дней в царской ставке (25 сент. 1915—2 июля 1916). Пг., 1920. С. 143, 152, 154. Записи от 10 и 14 октября 1915 г.

Деникин А. И. Очерки русской смуты. Париж, 1921. Т. 1. С. 21, 35.

Бубнов А. Указ. соч. С. 169.

Лемке Мих. Указ. соч. С. 168. Запись от 21 октября 1915 г.

Там же. С. 467, 508. Записи от 17 и 31 января 1915 г.

Белевская М. [Летягина]. Ставка верховного главнокомандующего в Могилеве, 1915—1918 гг.: Личные воспоминания. Вильно, 1932. С. 15.

Вот один из примеров, приводимых Лемке. Алексеев послал главноко­мандующим фронтами телеграмму, в которой говорится о «скорби» царя по поводу потерь во время боя у озера Нарочь 15 апреля 1916 г. «Я слышал от слова до слова эту „скорбь" Ни­колая,— писал Лемке.— Потери гро­мадны, особенно в 5-м корпусе, Ваше величество.— Ну что значит „громад­ны", Михаил Васильевич? — Около пятидесяти процентов, Ваше величе­ство, и, что особенно тяжело, в том числе масса достойных офицеров.-^ Э-э-э, Михаил Васильевич, такие ли еще погибали, обойдемся с другими, еще хватит.— Ваше величество, при­кажите все-таки поддержать корпуса и сообщить телеграфом о Вашей искренней скорби? — Дайте, пожа­луй, только не надо „искренней", а просто „скорби". Слушаюсь» (Лем­ке Мих. Указ. соч. С. 813, 814. Запись от 1 мая 1916 г ).

Там же. С. 329, 448, 545, 550. Записи от 29 декабря 1915 г., 13 января, 14 и 16 февраля 1916 г.

Там же. С. 215.

Там же. С. 545. Запись от 12 февра­ля 1916 г.

ЦГАОР СССР. Ф. 5868. On. 1. Ед. хр. 117. Л. 7.

Мельгунов С. На путях к дворцовому перевороту: (Заговоры перед рево­люцией 1917 года). Париж, 1931. С. 149.

Деникин А. И. Указ. соч. Т. 1. С. 37.

Лемке Мих. Указ. соч. С. 648—650. Запись от 16 марта 1916 г.

Царица знала о настроениях Алексе­ева и требовала от царя мер. Сперва профилактических: надо «изолиро­вать» Алексеева от «коварного» вли­яния Поливанова и Гучкова, писала она 21 сентября 1916 г., потом реши­тельных: «Алексееву следовало бы дать 2-месячный отпуск, найди себе кого-нибудь в помощники, на­пример] Головина, которого все чрезвычайно хвалят»,— читаем в письме от 5 ноября. «Человек, кото­рый так страшно настроен против нашего Друга, как несчастный Алек­с [еев], не может работать успешно» (Переписка Николая и Александры Романовых, 1916—1917. М.; Л., 1927. Т. 5. С. 48, 132).