И-е рус,олим
Шрифт:
– - Вечная неотформатированность,-- сказал Макс, глядя то ли в пространство, то ли на себя со стороны.
– - Нет, ну как Голлер, в упор меня рассматривая, спросил: "А вы уверены, что сюда пришли? Здесь состоится заседание иерусалимского ЛИТЕРАТУРНОГО клуба". В смысле, куда по его идее мы шли?
– - Фотография в главной газете,-- ухмыльнулся Макс.-- Я же говорил, ты хорошо получилась, запоминаешься.
Они наконец-то засмеялись. Пора было. Их приземистая "русская" мрачность была черной дырой в мыльном веселье
– - Все эти неприятные осадки -- как холестерин,-- Макс поднял бокал.-Размываются вином.
– - И если их не размыть -- сокращают жизнь.
– - Жизнь должна сокращаться! Как мышца.
– - Как сердечная. Жизнь должна сокращаться, как миокард.
– - Нет, никакого заданного ритма. Жизнь должна сокращаться, как левая икра Наполеона!
Сполоснутый в красном вине, эпизод становился все забавнее, его уже можно было пересказывать друг-другу, шлифуя и обобщая. Наконец, они сошлись на том, что все это входит в ежедневную плату за съемную башню из пластика под слоновую кость и разом как-то подобрели к окружающей среде.
(C) прошлись по пешеходной части Бен-Иегуды, покачались в завихрениях толпы, полюбовались на безалаберную красоту человеческого общежития. Они уже почти нырнули в подслеповатую боковую улочку, на которой удалось припарковаться и собрались вынырнуть через четверть часа в своей захламленной, несуразно спланированной квартирке с видом на университетский кампус, чаем, кофе и компьютером.
– - Анат! Привет!
– - выкрикнул человек полузнакомого облика, вышедший из-за угла с таким видом, словно устал сидеть в засаде. Оглядев Макса, он добавил: -- Здрасьте.
– - Привет,-- подчеркнуло дружелюбно ответила Анат и поспешно добавила.-- Что нового?
Макс понял, что она встречного не узнает. Человек и правда был полустертый какой-то, как школьный ластик в середине четверти.
– - Ты сейчас где?
– - пропела Анат с ласковостью следователя.
– - Да там же. На радио.
Анат облегченно вздохнула:
– - А, ну да! Макс, познакомься. Это -- Олег. Мы с ним на курсах журналистских когда-то учились. И он поэт еще. А это -- Макс, мой муж и соавтор. Ну, и как ты?
– - Очень приятно,-- вежливо сказал Макс, мнение которого о пишущих стихи журналистах сложилось давно и однозначно.
– - Нормально я,-- кивнул Олег.-- Кстати, тут мне недавно ваша книжка попалась. Случайно. Вообще-то я обычно местных авторов не читаю.
Олег сделал паузу и оглядел днища балконов ближайшего дома. Анат вздохнула и спросила:
– - Которая?
– - Ну, не знаю. Которая попалась. С обезьяной и флагом израильским на обложке. Я прочитал. До конца. Удивительно, но мне даже понравилось!
– - Ага,-- кивнула Анат.-- Конечно. Удивительное -- оно рядом.
– - Сам удивился!
– - недоуменно пожал плечами Олег.-- Начал читать зачем-то. Да, точно понравилось. Я еще потом вспоминал текст пару раз. А как она называется забыл. Ладно, успехов.
– - До новых встреч
К машине шли молча.
Бутылочный "Крайслер" взвизгнул, не сумев сразу зацепиться шинами за асфальт, дернулся и образовал вокруг них замкнутое пространство.
– - Было бы с чего дергаться,-- сказал Макс.
– - Все-таки в Иерусалиме его надо называть "поребрик",-- сообщила через пару кварталов Анат.-- В Тель-Авиве -- "бордюр", а у нас пусть "поребрик".
– - Третье слово надо придумывать.
Дома пришлось продолжить. Не то, чтобы что-то случилось, а просто... Почему бы и нет? Почему бы родителям не оттянуться, пока подросток "в ночном". Из швейцарских леденцов и столового вина сварганили глинтвейн. Погода вдруг стала приноравливаться к напитку и настроению -- впервые похолодало, поднялся пыльный ветер. Где-то даже погромыхивало -- как будто пьяный рабочий сцены лениво встряхивал за кулисами лист жести, изображая гром. Горячую пряную ностальгию тянули на "парадном" балконе, развалившись в разношенных креслах. Дождь, конечно, так и не пошел, сентябрь все-таки, но в ночном небе то и дело высвечивались длинные огненные трещины.
– - Похоже на швы в черепе,-- сказала Анат.-- Они тоже такие, мелко-извилистые. Подходящая погодка для Дней Трепета.
– - У нас они, скорее, Дни Трепа.
– - Ага... Смотри,-- Анат ткнула пальцем в небо,-- Рош а-Шана прошел, а череп от Головы Года остался. Раскалывается теперь от похмелья. Как будет похмелье на иврите?
– - У них не бывает похмелья. Скажем... леитпохмель.
– - Кому скажем?
– - Все-таки нельзя жить в стране и не знать как будет "бордюр" на государственном языке.
– - Факт, что можно.
– - Это не жизнь. Это отщепенство,-- Макс решительно ушел за словарем и вскоре вернулся впечатленным.-- Сфат эвен! Неплохо, да?
– - Ага. Особенно вольность трактовки меня восхищает. Можно перевести от "крайний камень" до "каменная речь". Ты что выбираешь?
– - Свободу.
– - А, еще "языковой камень" можно перевести. Выбрал? Или даже "камень языка". Очень точно. Писатель уперся в бордюр. Смешно. Даже очень смешно.
– - Почему уперся? Тогда уже -- утонул. Под тяжестью собственного каменного языка.
Анат поперхнулась последним глотком глинтвейна. И выдавила:
– - Давай напишем про крутые литературные нравы. Там будут скальпы и главный герой -- Рабинович Каменный Язык!
– - Командор показал Дон Жуану каменный язык.
– - Зато на иврите уже не скажешь "камень языкового преткновения",-усмехнулась Анат и дала бокалу щелбан. Массивный бокал отозвался тем благополучным хрустальным звоном, которым отзывался еще в России, за родительским столом.