И как ей это удается?
Шрифт:
Прокурор поворачивается к судье, на его длинном бледном лице кривая ухмылка.
— Я прошу суд отметить, что подсудимая скорее солжет, чем поставит себя в неловкое положение.
Женщина отчаянно мотает головой.
— Нет, нет, нет! — с мольбой обращается она к судье. — Это нечестно. Дело не в неловкости, нет! Мне трудно описать это чувство. Оно похоже на стыд, глубокий, животный стыд. Послушайте, я точно знаю, что Ричард — это мой муж, — Ричард представления не имеет, любит Эмили брокколи или нет, но для отца это нормально. А матери не знать что-то о своих детях — противоестественно…
— Именно, — говорит судья
— Уверяю вас, — быстро добавляет женщина, явно опасаясь, что и так сказала слишком много, — уверяю вас, что я не хочу избаловать своих детей.
И она умолкает. Задумывается.
Она хочет избаловать детей. Хочет больше всего на свете. Ей необходимо знать, что хотя бы в малости она возмещает им свое отсутствие. Она мечтает, чтобы Эмили и Бен имели все, чего была лишена их мама. Но об этом не скажешь судье, присяжным, прокурору. Им не понять, каково первоклашке в первый школьный день оказаться единственным ребенком в одежде не того оттенка, потому что твой мышиный комплект мама купила в соседнем универмаге, а на всех остальных — серебристая форма из «Уайетт и Мур». Женщина видит, что ее обвинителям неведомо ощущение нищеты.
Но опыт подсказывает, что мужчины должны оценить разумный подход. Прочистив горло, она произносит по возможности ровным, бесстрастным тоном:
— Какой смысл так много работать, если не можешь купить своим детям то, что приносит им радость?
Судья бросает на нее взгляд поверх полукружий линз:
— Миссис Шетток, мы не намерены вдаваться в философские дискуссии.
— А может, и стоило бы, — возражает женщина, безжалостно расчесывая кожу за правым ухом. — Понятие хорошей матери включает в себя куда больше, чем глубокие познания в области детских овощных предпочтений.
— Тишина! — гаркает председатель. — Тишина в суде! Вызываю Ричарда Шеттока.
Только не это! Боже, пожалуйста, не дай им вызвать Ричарда. Не станет же Ричард свидетельствовать против меня? Ведь не станет, нет?
Часть вторая
1
С Новым годом!
Понедельник, 05.57
— И-и-и-и-и открылись, и-и-и-и-и закрылись. Ра-аз — открылись, два — закрылись.
Я стою посреди гостиной, ноги врозь, руки над головой. В каждой руке по мягкому мячу — такое ощущение, будто держишь голову гигантского осьминога. Мне велено описывать руками круги в воздухе, ни в коем случае не роняя мячей.
Приказ отдан чудаковатой оптимистичной особой лет пятидесяти, с булыжником горного хрусталя на шее. В свободное время эта оригиналка, должно быть, устраивает шествия в защиту тех тварей, которых нормальные люди с удовольствием передавили бы, — крыс, летучих мышей, скунсов. Фэй — мой персональный тренер, призванный помочь в осуществлении новогодней программы физического развития и релаксации. Тренершу мне прислали из «Академии здоровья и фитнеса». Удовольствие не из дешевых, но я рассчитываю сэкономить на одежде, вернувшись в свои добеременные формы. В любом случае занятия с Фэй обойдутся дешевле, чем абонемент в фитнес-зал, на который мне вряд ли удастся выкроить время.
— Единственное упражнение, на которое тебя хватает, Кейт, — это поднятие визитницы
Нечестно. Нечестно, но справедливо. Заплыв в бассейне последнего из центров, которые я осчастливила своим членством, совершенный в перерыве между деловым ланчем с клиентом и совещанием с начальством, обошелся мне — навскидку — в сорок семь с половиной фунтов за сто метров.
Признаться, я ожидала увидеть Синди Кроу-форд в розовой лайкре, а мне подсунули Айседору Дункан в зеленом балахоне. Потрепанный жизнью эльф, мой персональный тренер облачена в двойную пелерину, я такую прежде видела лишь в фильмах про Шерлока Холмса.
— Зовут Фэй, — лаконично сообщил эльф, и из необъятной сумки — двойника той, в которой Мэри Поппинс носила свою вешалку для шляп, — на свет божий явились «шары Чи».
Медленное, нудное вращение «шаров Чи» — не совсем то, что я замыслила в качестве физического самосовершенствования. Осторожно интересуюсь, нельзя ли поскорее заняться проблемными зонами.
— Понимаете, после кесарева у меня остался валик на животе. Никак не могу с ним справиться.
Исполненная презрения, точно борзая на бегах овчарок, Фэй вздрагивает от вмешательства в творческий процесс.
— Я работаю с человеком в целом, Катя. Можно называть вас Катей? Только после того как мы освободим мозг, можно перейти к телу, постепенно приспосабливая разные его части друг к другу, пока не научим их вести мирный диалог.
— Видите ли, — пытаюсь объяснить я по возможности мирно, — у меня туго со временем. Если вы научите мышцы живота хотя бы «здрасьте» мне по утрам говорить, это будет здорово.
— Вам незачем объяснять, что вы крайне занятой человек, Катя. Я это сразу поняла, только увидев вашу голову. У вас невероятно тяжелая голова. Бедная, бедная голова. А мышцы шеи?! Шире круги! Свободнее! Свободнее! Они с трудом держат голову, что в свою очередь рождает поистине невыносимое напряжение в поясничной области.
С чего я взяла, что за свои деньги получу удовольствие? Через тридцать минут мне кажется, что следующую встречу придется назначать спецу по бальзамированию. Фэй тем временем, уложив меня ничком на пол, предлагает вообразить, что я отдыхаю в гамаке. Воображению мешают досужие мысли о шпионах и предателях, из которых персональный палач за двадцать пять фунтов в час пытками вытягивает все их секреты. Если верить Фэй, это упражнение поможет «перегруппировать позвоночник», самый жалкий позвоночник из всех, с которыми ей приходилось работать.
— Отлично, Катя, отлично. Превосходно! — радуется она. — А теперь медленно заводим руки за голову и повторяем за мной. Борьба-а-а не доводит до добра-а-а. Борьба-а не доводит до добра-а.
07.01
Фэй отбывает. Поистине невыносимое напряжение немедленно охватывает поясничную и все прочие области. Я угощаюсь глубокой тарелкой хлопьев с медом и орехами: тренировка и диета несовместимы. Приткнувшись за кухонным столом, вдруг настораживаюсь от незнакомого звука — скрежещущего, шипящего, бьющего по нервам. Откуда?.. Господи, да это же… тишина. Полное отсутствие звуков — вот что давит на уши. Еще пять минут, целых пять минут я впитываю в себя тишину, прежде чем кухня наполняется утренними воплями Эмили и Бена.