И корабль плывет...

Just The Marionettenspieler

На похоронах были почти все, кто выжил - на своих местах я оставил только необходимый минимум вахтенных и Режика с ассистирующей ему троицей. Тела спускали с борта без салюта, без музыки, торопливо и не особо-то осторожно. Никто не обнажал своей головы - никому не хотелось зазря околевать - и их, отяжеленные шапками и шарфами, лишь медленно склоняли. Небесный Наш читал заупокойную, часто сбиваясь на хрип и кашель. Слова его, неумелые и почти лишенные обязательной для таких случаев силы, почти никто толком не слушал - большинству из собравшихся хотелось лишь покончить побыстрее с гадким делом и вернуться туда, где обитало хоть какое-то тепло. Когда, наконец, с растрескавшихся

губ капитана слетели последние слоги, команда начала по одному опускать тросы. Ледяные воды слегка бурлили, когда принимали очередную свою добычу. Кто-то позволил себе выдохнуть с облегчением, в чьих-то глазах зажглась было надежда, но было еще слишком рано и для того, и для второго. Добрых двадцать следующих минут Небесный Наш читал заранее мною подобранные и подчеркнутые отрывки из Библии, и когда настало мое время принять эстафету, я обратился ко второй по важности книге - к разбухшему и истрепанному корабельному уставу. Шли дни, шли месяцы и годы, но строки, которые я озвучивал раз за разом, никогда не менялись: начинал чтения я всегда с глав, пунктов и параграфов, посвященных разнообразным наказаниям. Обращать взгляд на пожухлые страницы приходилось редко - давно вызубрив наизусть каждую из сочиненных задолго до моего рождения жестокостей, приложив все усилия, чтобы каждую из них впитать, словно губка, я читал по памяти, рассматривая лица, глаза - и выискивая в них малейший проблеск беды. Беды для себя.

Кто, едва мы пристанем в Лондоне, даст деру, кто недоволен тем, что ему сегодня выпала сомнительная честь пеленать покойников, кто вчера чуть не погиб и считает, что вина в том не его, а моя, кто - такие всегда найдутся - уже точит по мне нож...сейчас, когда каждый думает о своем, каждого легко поймать, легко отметить для себя, к кому нельзя больше поворачиваться спиной. С кем нужно скорее распрощаться.

" Первый лейтенант Сайрес Лири. Боже, прокляни королеву! " .

Отложив ручку и захлопнув журнал, я собирался уже отложить и свое тело на койку, завернувшись в два одеяла, но судьба не слишком-то ко мне милосердна и не желает давать передышек. Стук в дверь, больше похожий на барабанную дробь, заставляет волочить ноги в ее сторону, а рожа Кобба, перекошенная еще больше, чем обычно, вынуждает, в свою очередь, дать волю тревоге.

– Что еще?
– скрывать раздражение даже не пытаюсь.

– У нас проблемы, сэр, - кривится второй лейтеннат.
– Небесный Наш, кажется, раздобыл где-то запасной ключ от каюты пассажирки...

Атолл Палмерсон, собрание трех десятков песчаных островков, находящихся в пределах кораллового рифа - местечко донельзя унылое, сложно даже представить, чтобы оно могло заинтересовать хоть кого-то. И тем не менее, выбрали почему-то именно его - и крупнейший из островов, что помогал замыкать когда-то коралловое кольцо вокруг лагуны, раз и навсегда распрощался с Тихим океаном.

Не хочу думать, как и что именно новые обитатели с ним сделали, чтобы добиться такого результата, не хочу думать, зачем им вообще понадобился коптящий потолок пещеры вулкан. Догадки, конечно же, есть - одинаково очевидные и нерадостные.

Там, откуда были родом новые хозяева островка, тоже было очень тепло.

Слой серы и копоти покрывает берега сколько хватает взгляда. Почерневшие стволы давно мертвых пальм качаются, жалобно склоняясь к земле, когда на них в очередной раз нападают ледяные ветра. Жалкие лачужки тех из людского рода, кому было разрешено селиться у берега,

отчаянно жмутся друг к другу, словно тоже пытаются согреться - или, что тоже очень вероятно, найти где-нибудь прибежище от этого сбивающего с ног серного смрада. Их лица чаще всего замотаны тканью, а когда же то или другое открывается, ты замечаешь, что из них будто бы высосали всю жизнь. Они мало говорят и никогда не улыбаются. Они бродят, уткнувшись взглядом в землю, время от времени сбиваясь в группки, в стаи, начиная копать то там, то тут. Иногда им везет - и находится что-то, выброшенное хозяевами. Иногда все заканчивается смертью. Иногда - чем-то похуже.

Огнедышащая гора возвышается над всем этим убожеством горделиво и властно - ровно так же держатся и те, кто ее ныне населяют. Последние крохи былого величия. Последние выжившие представители адской знати, избежавшие революционного суда.

Видения островка мелькают пред моими глазами, покуда я приближаюсь к каюте, отведенной для нашего особого гостя. Вонь, которую ничем не удается перебить, будто бы вновь рвется в нос, пока я в который раз проверяю, зарядил ли револьвер - старое чудовище Beaumont-Adams, которым, как можно решить со стороны, и напугать-то никого уже толком не выйдет.

Не спорю, для этих целей он действительно плохо подходит. А вот убивать из него до сего дня получалось на удивление споро.

Остановившись у дверей нужной каюты, каюты нашего особого гостя, я в который раз думаю, не стоило ли взять с собой пару-тройку человек с винтовками, и в который раз отметаю ту мысль с сожалением. Если я прав, если наш недоумок уже там, никто не должен видеть того, что я сделаю, чтобы его образумить.

А сделать это все-таки придется.

Остановившись у шершавой, грязной двери, я прислушиваюсь. Движений различить не удается, а вот голоса...голоса подсказывают, что я как раз вовремя.

– ...да, конечно, безусловно благодарен, от всей души, хотя, признаться, я не сильно удивлен данному...предложению...

– Да что вы говорите? И почему же?

– Мы оба...так сказать, находимся...в ситуации, несомненно...бедственной...но я бы хотел прежде уточнить, как скоро я смогу получить свою...компенсацию...и еще раз хотелось бы...я бы хотел, чтобы вы...напомнили...напомнили мне ее...м-м-м...размеры...

В такие моменты, человек, наверное, вовсе ничего не может с собой поделать - ярость просто приходит и заполняет тебя до краев. Тупое, холодное бешенство, которое перехватывает твой штурвал и ведет единственно верной дорогой.

Двери хватило двух мощных ударов, чтобы распахнуться настежь, треснувшись с характерным звуком о стенку. Каюта, открывавшаяся за порогом, предназначалась для редких пассажиров, которые ступали на наш борт: кресла, устланные шелковой материей и мехами, укрытый коврами пол, висячие лампы на каждой стене, даже небольшой письменный столик, загнанный в свой угол, как и просторная койка. По комфорту помещение уступало только капитанскому - и то лишь потому что о себе любимом Небесный Наш заботиться любил и умел.

В креслах, поставленных друг против друга, сидели сейчас двое - и один из них, не успел я еще и шагнуть за порог, взвизгнул от испуга, роняя на пол чашку с чем-то, что чаем точно не было - никакой чай так не смердит.

– В-вы...вы что...

На большее капитана не хватило - тряся своим безвольным подбородком, он так и замер, словно надеясь слиться с креслом, в котором еще несколько мгновений назад столь нагло разваливался. Его реакция, признаться, меня нисколько не волновала - вломившись в каюту, я смотрел сейчас только на того, кого в нее скрепя сердце вынужден был не так давно заселить.