И на Солнце бывает Весна
Шрифт:
– Немец - не дуб в лесу, он на месте не стоит, да еще и сам стрелять умеет. Притом ты зеленый, только в бой идешь, а этот гад уже всю Европу прошел и половину нашей страны. Ему целиться и убивать также привычно, как тебе дышать. Так что не задавайся, а готовься лучше, боец!
Вечерами после занятий я выходил и смотрел с высоко места в сторону пылающего города. Недавно смелую вылазку на правый берег провел Коля Логвинов - он был худой, маленький, так что, даже напоровшись на немцев, его приняли за тщедушного подростка, который ищет среди руин мать. Он и рассказал, что немцы
– Значит, положение у них там шаткое.
Понимая это, нас готовили к высадке на правый берег, чтобы, проникнув через занятый нашими солдатами Чижовский плацдарм к центру города, рассредоточиться малыми группами и незаметно убивать немецких солдат, если те шли в одиночку, нарушать связь, уничтожать минометные и пулеметные точки. Все ради того, чтобы посеять панику, помочь нашим бойцам идти в наступление, и очистить город.
Я смотрел на дым, что навис над Воронежем, снова и снова вспоминал слова Коли Логвинова о том, что там творили враги. И еще подумал: Орловка по ту сторону. Прошел ли немец мимо, или занял ее? А если занял, то что там теперь?
Помню, как в ночь перед выступанием я подошел к костру, там собрались наши ребята - Аня Скоробогатько, Валя Куколкин, Коля Логвинов, Вася Андреев и другие. Пекли картошку, еле слышно говорили. Я подошел к Ане. Она чему-то радовалась, и я спросил об этом:
– Да как же!
– улыбнулась она.
– С утра сообщили, что на задание пойдут только мужчины, а мы останемся. Я переживала, а потом пошла к товарищу Куцыгину и прямо сказала: нет, и мы биться будем, не для того в ополчении пошли, чтобы оставаться за спинами ребят. Да и к тому же как без медицинской помощи!
Рядом с ней лежала винтовка.
– Аня, так ты кто - медсестра, или боец все-таки?
– спросил я.
– Для своих - медсестра, а для них, - она посмотрела вдаль, - боец.
Валя Куколкин спросил:
– Аня, ты же сталинская стипендиатка, сама говорила, что на четвертом курсе в зооветинституте училась. Твой институт ведь эвакуировали, что же ты следом не поехала, могла бы и дальше учиться.
– Успею еще, потом доучусь, - ответила она решительно.
– Сейчас надо фашистов бить.
Валя промолчал. Я знал, что он был настроен также. Он говорил мне, что ни за что бы не покинул правый берег и встречал бы врага прямо там с оружием, если бы не приказ отступить.
– Аня, ты настоящая комсомолка, - сказал комиссар. Заметив его приход, мы встали на построение.
Куцыгин обратился:
– Бойцы! Сегодня мы выступаем! Хотя нас и не так много, но в родном месте всё и вся на нашей стороне. Помните все, чему вас учили. Действуем смело, но аккуратно. Как говорится, ягодка по ягодке - будет кузовок. Бейте немцев по одному, с большими группами в бой не ввязывайтесь. Если заметят - лучше скрыться, избежать столкновения.
Ночь стояла темная. Вот-вот должен был начаться дождь. Нам приказали грузиться в машины - трехтонные ЗИСы. Мы с Валей запрыгнули в кузов головного,
– Ничего, все будет хорошо, сестричка!
– обратился Валя Куколкин, глядя, как Аня открыла сумку и лишний раз проверяет медикаменты.
– Ты и правда отличница во всем!
Она улыбнулась.
– Так ты, значит, животных любишь, лечить их после войны будешь?
– спросил он.
– Ну, можно сказать и так, - ответила Скоробогатько.
– После победы колхозы надо будет поднимать, жизнь налаживать, вот и буду работать.
– Я и говорю, отличница. Потом в передовики выйдешь, в газете про тебя напишут, - сказал Валя, держась за борт.
Мне подумалось, что я и напишу. После победы начнется другая жизнь, ничто из прошлого не будет мешать, и я опять стану корреспондентом. Да и тем для статей - настоящих, живых, достойных, будет много. Одна эта война, ее уроки и боль достойны того, чтобы посвятить ей всю жизнь. И, может быть, я снова рискну когда-нибудь вспомнить о Карле Эрдмане, который предрекал войну, думалось мне, вдыхая гарь, которую доносил ветер.
Мы ехали по песчаной дороге, сильно качало.
– Раз сталинскую стипендию заслужила, так потом и премию получишь!
– сказал Валя и резко качнулся. Наша машина встала, за ней и другие. Кругляши фар горели, как глаза тучных животных.
– Что такое, - водитель выругался и полез в капот.
– Я сейчас, - сказал Куколкин, ловко выпрыгнул из кузова. Прошло минут пять, и мотор вновь затарахтел, Валя забрался обратно. Фонари задней машины осветили его улыбающееся, испачканное в прокопченном масле лицо:
– А я технику очень люблю, - только и сказал он.
– После войны буду учиться на конструктора.
Я молчал, представляя, какое хорошее время наступит. Мы все обязательно встретимся, будем товарищами. Я приподнялся, взглянул вдаль, и улыбка слетела с моих губ. Сосны и петляющая дорога остались позади, правый берег Воронежа был виден лучше. Ночь освещали пожары, разноцветные огни ракет, пулеметные трассеры. Немецкие прожекторы щупали самолеты. Мы смотрели на это, крепче держась за борта.
Колонну остановили на сторожевой заставе, кто-то из наших командиров отправился доложить, и скоро мы двинулись дальше.
Машины остановились возле полуразрушенного здания рядом с каким-то заводом в районе Придача. Нам приказали выгружаться и ждать в этом неуютном продуваемом доме с выбитыми окнами. Тихо заплакал холодный сентябрьский дождь. С Валей Куколкиным и Аней Скоробогатько мы сели рядом, плечами друг к другу. Напротив, стараясь унять дрожь, разминался парень, не вспомню теперь его имени. В иной ситуации он показался бы смешным. Было ему лет семнадцать, он покинул дом в одном нижнем белье, и из одежды ему нашли только больничный халат. Он и был сейчас в нем, только кожаный пояс с патронташем и каска выдавали в нем ополченца, а не пациента. Да и все мы были одеты кто во что - в ватники, шинели, только Куцыгин и еще несколько командиров были одеты по форме.