И на земле и над землей
Шрифт:
— Ну, Перун великий, пособи!..
И вдруг все стихло. Но и при слабом свете месяца уже можно было разглядеть в ночи большое темное пятно и даже силуэты отдельных лошадей.
— Чего-то встали, — обронил Добрец, тоже уже оружный, готовый к сече. — Может, брат, и нам — на коней?
— Против такого войска твоя дружина не сила. Подождем, может, дадут боги, еще мимо пройдут.
— Тихо, мужи!..
А там, в том темном пятне, опять что-то задвигалось, затопало, заржало враз несколько лошадей. Им тут же отозвались
— Не войско это, не войско! Дикие кони это. Вольные, из степей!..
Но тут заволновались свои. Заржали, зафыркали, потянулись к степям.
— Держи лошадей, не то уведут! Уведут ведь, говорю!..
Добрец первым почувствовал новую опасность и кинулся за своим конем. Поймал, накинул узду, взнуздал. То же сделали и другие, но лошади еще долго не могли успокоиться — ржали, крутили головами, вскидывались на дыбы.
А степняки все не уходили, лишь перемещались с места на место вокруг дубравки и словно чего-то ждали. Когда оказывались совсем близко, вожак табуна, гневно храпя и действуя зубами и копытами, осаживал их назад.
— Да они же на водопой пришли, — догадался Ягила, — а тут мы. Сторожкие, чисто звери!
— Может, уйти нам? — сказал Добрец. — Отойдем подальше и уж там доспим, а?
— Жалко всех будить-то. Только пригрелись.
— Да никто уже не спит, глянь!
И верно, вокруг возов и между ними уже вовсю сновали старики и женщины, разбуженные случившемся переполохом.
— Что тут у вас? — подошла к Добрецу Блага. — Хазары?
— Побольше б таких хазар! — засмеялся тот. — Дикие кони, степняки. Чуть наших не увели!
— А много-то как! — удивилась Блага. — И как они тут одни, без людей?
— Вот как раз без людей им и хорошо. Это людям без них плохо… Как там дети, спят?
— Эти спят. Им что кони, что хазары.
Поскольку все уже были на ногах, снялись и поехали. А степняки тут же двинулись к воде. Напившись, какое-то время ходили вокруг колодца и кострища, вынюхивали следы людей, фыркали и как-то незаметно, словно растворившись, исчезли в степи.
На следующий день навстречу попался длинный обоз, шедший на восход солнца. Сурожцы уступили ему дорогу и, удивленно глядя на такую массу телег, лишь качали головами:
— Это ж надо, сколь их сбилось!.. Никак — купцы?
— И откуда едут, чего везут?
— Выходит, есть еще чем торговать Руси.
— Из Киева… О-хо-хо! А нам еще идти да идти!..
И все-таки они дошли. Сначала все чаще стали попадаться небольшие леса и перелески, потом степь отступила окончательно, и путники увидели Днепр.
Сердце Ягилы учащенно забилось.
— Непра-матушка, колыбель русичей… низкий поклон тебе от Сурожа… живи до скончания веков!..
Поприветствовав главную реку здешних славян, он вознес славу богам, благополучно приведшим сюда его род, пропел им
— Скажи, брат, а чей это род сидит на той горушке?
— На той горе, брат, сидит сам город Киев, — солидно ответствовал тот, снисходительно глядя на пришельцев. — А сам ты, медведь, из какой пущи явился?
Глава семнадцатая
— Ну, вот мы и приехали. В Русь… в Киевскую…
Ягила хмуро оглядел сбившиеся в кучу телеги родовичей, просторную поляну на краю голого осеннего леса, сам лес. Посмотреть в глаза людям не решался: сам был недоволен собой и от них одобрения не ждал.
Не понравился ему Киев с его крутой неустроенной дорогой на гору, еще более неустроенный Подол внизу с муравейником беспорядочно разбросанных хижин и землянок, с греческой церковью над Ручьем, бесчисленными оврагами.
Поначалу подумал: ну ладно, это бедное предградье, вот поднимемся наверх, там и будет настоящий город, стольный град русичей-полян, их гордость и краса.
А чего стоило подняться-то! Тут пеший, пока взойдет, сто потов прольет, а как быть с конями, с телегами? Кони сбивали о камень копыта, рвались из упряжи, опрокидывали возы, едва не падали сами. Пришлось каждую телегу вздымать едва не на руках. Хорошо что дружина Добреца еще не оставила их, помогла, а то бы…
Нет, не понравился Ягиле Киев. Вид с горы на Днепр, конечно, солидный, дух захватывающий, но где могучие каменные стены, где неприступные башни, которые можно было бы сравнить если не с херсонесскими, то хотя бы с сурожскими?
Вид скромных валов с деревянными заплотами и деревянными же башенками оскорблял его несбывшиеся ожидания, горько разочаровывал. После того, что осталось в памяти о городах покинутой родины, досада и оторопь рвали душу. Неужели не понимают здешние князья, что при таком обилии врагов не устоять деревянному Киеву? Похоже, что с тех пор, как утвердил его великий Кий, тут мало что изменилось. Варягам Аскольду и Диру с их варяжской дружиной, может, все равно, они тут чужаки и временщики, но о чем думают сами русы? Это же их отчая земля, единственная на свете…
Нет, не это виделось в мечтах Ягиле, не этого ожидал он увидеть на Непре-реке.
— Ну вот, — повторил он убитым голосом. — Русь… Киевская…
Кроме этой, Киевской, он знал еще Северскую, Венедскую, Новгородско-словенскую, погибшую Сурожскую. И каждая сама по себе, каждая в особицу. Поначалу он думал уйти в Северскую землю, но вспомнил отца Заряна, его слова о необходимости всегда быть с Киевом, и ослушаться не посмел.
Единственное, что грело сердце, — вера пращуров здесь еще держалась. И хотя князья огречились, святилища Влеса на Подоле и Перуна на Горе стояли, и люди к ним шли. Ради этого и привел он сюда свой род.