И на земле и над землей
Шрифт:
Ягила безуспешно пытался остановить, образумить их, но в конце концов понял — это уже неостановимо, Русь навсегда теряет свое море. В других местах, и на восход, и на запад солнца, она уже давно отгорожена от него, Сурож последний. Последним покинет эту святую землю и его род. Так решил Ягила. И родичи с ним согласились.
Предстояла большая и трудная дорога, устройство на новом месте, для чего понадобятся немалые деньги. Конечно, корову и вола придется продать, но вместо них потребуются лошади. И одной телегой не обойдешься, — трех будет мало. И кони под седло нужны, а на новом месте не
Выехав за ворота города, остановились у причалов порта. Кораблей сегодня было мало, и те спешно грузились, чтобы успеть уйти до штормов.
— А ты заметил, брат, что невольников-то нынче совсем нет? — спросил Добрец.
— Прежде всего то и заметил. Еще на торгу, — удовлетворенно улыбнулся Ягила.
— Молодцы наши вой: отвадили!
— Вой молодцы и воевода их неплох, — похлопал Ягила брата по крепкому плечу. — Научил огнищан на рать ходить — как же не молодец?
— А коршун-то, коршун-то все кружит!
— И на того стрела найдется, дай срок.
— Что срок, ежели душа болит сейчас…
Дома их встретили, будто ждали не день, а целую седьмицу.
— Ну, как там?
— Море волноваться начинает…
Блага за эти месяцы заметно округлилась, отяжелела, отчего при своем невысоком росточке казалась теперь еще ниже. Милица, новичка их, тоже раздобрела и после всего пережитого выглядела спокойной с приятным светлым лицом молодицей. Все бы хорошо, да очень замкнутой была, слова лишнего не проронит. Никто не видел, как она улыбается, а уж о смехе и говорить нечего. Ягила поначалу сторожился показаться ей своей калеченной спиной, но, увидев, что та его ровно не замечает, перестал напрягать себя и облегченно расслабился: вот и ладно.
Однажды он увидел, как, стоя посреди сада, она неотрывно смотрит в сторону гор. Здесь, на приморской полосе земли, укрытой ими от холодных бореев, было еще тепло, а там кое-где уже белел снег.
— Что ты так печально смотришь на наш Тавр? — спросил он ее.
Та вздрогнула и потупилась.
— На нашей земле уже зима. Хочу снега…
— Эта земля тоже наша: Русь велика.
Она не отозвалась. И тогда ему тоже захотелось снега. Для нее, тоскующей по своим близким и своей зиме. Такой одинокой в чужом для нее краю.
— Прохладно. Не застудись. Иди в дом…
Когда она ушла, он вывел коня, оседлал и поскакал в горы. А вернувшись, подал ей свою отяжелевшую шапку, полную снега.
— Это тебе от нашего Тавра. И не печалься так, много зим еще будет на твоем веку, в твоем краю…
И тогда все в первый раз увидели ее улыбку. И слезы. И Ягиле показалось, что только теперь она увидела и его.
В студич [34] , на Коляду, Милица разродилась хорошенькой дочкой. Блага старательно обихаживала ее и ребенка, а когда родила сама, все заботы о ней и доме взяла на себя Милица.
34
Студич —месяц декабрь по современному календарю.
Так и зажили дальше. Добрец не мог
В домашних делах и хлопотах минули ледич и лютич, а там и белояра [35] Ярун приманил. А белояр — уже весна. Опять весна! И все пошло по новому кругу-колу — с извечными огнищанскими трудами и заботами, Яруновыми страстями и Перуновыми грозами, гимнами-славами богам и долгими трудными думами с родовичами: время подходит, пора собираться, они — последние.
35
Ледич, лютич, белояр —месяцы январь, февраль и март по современному календарю.
Урожай на этот раз собрали пораньше, лишнее свезли на торг, для еды заготовили муки и круп. Долго укладывали и увязывали возы, еще дольше прощались с домом, садом и полем. А когда из Сурожа набежали черноголовые незваные покупатели, Ягила шуганул их так, что те еле обратную дорогу нашли:
— Зря тревожитесь, мы отчей землей не торгуем. И помните: это русская земля, и мы еще вернемся к родным могилам. Прочь отсюда, воронье!
Сходили на погост, постояли у могил Мечислава, Ратибора, Заряна, всех, кто на протяжении веков лелеял и оберегал эту землю. Попросили прощения за вынужденную отлучку, поклялись, что непременно вернутся. Не они сами, так дети. Не дети, так внуки. Земля русичей должна быть русской.
Когда подводы одна за другой выехали на дорогу, Ягила обошел всех, еще раз напомнил, как нужно вести себя в пути, где будут и степи, и леса, и реки, и ночевки у костров. Под плач и причитания женщин небольшой обоз тронулся, но люди еще долго оборачивались и, не отирая слез, прощались с родиной.
Оставив в стороне хмурые хребты Тавра, вышли в открытую степь. Пяток конников Добреца поскакал вперед: нынешняя степь небезопасна. Бывали времена, когда по этому приволью спокойно водили свои стада их предки, но сейчас покоя нет нигде.
Да и пусто стало в степи. Лишь изредка увидишь одинокого пастыря с небольшой овечьей отарой или скачущего куда-то всадника, — и опять пусто, мглисто и от того еще более тревожно.
После нескольких ночевок их догнала довольно большая конная дружина. Видя, как все заволновались, Добрец поскакал ей навстречу и, вернувшись, успокоил:
— Не тревожьтесь, это ж мои побратимы. Те, кого мы от кабалы амастридской спасли. Это они хазар да греков от Сурожа отвадили! Наскучило им в печерах жить!
— И куда теперь путь держите? — привечая каждого, спросил Ягила.
— С вами! На Русь! — стройно отозвалась дружина. — Со своими губителями разочлись, да у Руси их еще много. Пригодимся и мы.
С такими сопутниками стало спокойнее, и Ягила мог теперь позволить себе малую праздность — разглядывать и запоминать оставляемые края. Представил себе далекий уже Хорсунь, переиначенный греками в Херсонес, с его мощными, воздвигнутыми на века стенами и башнями. Но придет время, когда и на эти стены взойдет неустрашимый русич. Надежда на это рождала веру, а вера согревала сердце, будоражила мысль.