И не таких гасили
Шрифт:
— Что вам? — холодно спросил президент, которому явно было не по себе в присутствии посторонних.
Директор ФСБ, выходивший из зала совещаний последним, оглянулся, но, не посмев вмешиваться, был вынужден затворить за собой дверь.
— Ваш шеф будет вами недоволен, — заметил президент.
— Моя работа заключается не в том, чтобы нравиться шефу, — сказал Второй.
— А в чем же она заключается? В подборе и подготовке кадров, которые позволяют террористам гулять на свободе?
— Из моих непосредственных подчиненных никто Темногорской
— Вы остались, чтобы свалить вину на других?
— Я остался, чтобы вы знали: подполковник ВДВ, засланный к Темногорской, лучший из лучших. Если он жив, то все может измениться.
— Допустим. — Президент искоса взглянул на Второго. — Что из этого следует?
— Из этого следует, что время терпит, господин президент. Не предпринимайте поспешных шагов, которые могут оказаться опрометчивыми. Надо выждать.
— Выждать? Как долго?
Глядя президенту в глаза, Второй молча покачал головой. Он не знал. Никто из смертных не знал этого.
— Ладно, — сказал президент. — Я подожду.
Не произнеся больше ни слова, он протянул свою сухую, тонкую ладонь. Второй осторожно ее пожал.
15. Светопреставление
Сидя рядом с Темногорской, Антонов прилагал всю силу воли, чтобы перебороть подступающую апатию. Он был как одинокий человек, затерявшийся в океане и уставший плыть, потому что потерял ориентиры. Голос разума, убедительный и рассудительный, призывал опустить руки. Сдаться казалось делом простым и совсем не страшным. Ты перестаешь барахтаться и подчиняешься неизбежному. Разве не в этом состоит мудрость?
«Нет, — шептал другой, тихий, но полный страсти голос. — Сдаться теперь — означает предать. Предать не только других. Себя самого. А это не каждому под силу».
«Не раскисать, — приказал себе Антонов. — Пока жив, надо жить, а там видно будет».
Бросив взгляд в сторону Павлины, он незаметно подмигнул ей. Этого было достаточно, чтобы несчастное выражение исчезло с ее лица, как исчезает тень, когда проглядывает солнце.
Темногорская заканчивала трапезу, поданную ей на трех здоровенных подносах. Пленникам было предложено печенье и сыр, но они отказались, поскольку подразумевалось, что их станут кормить из рук, как диких животных. Есть, конечно, хотелось сильно. Сознавая это, Темногорская поужинала с особым аппетитом.
— А вы напрасно не захотели подкрепиться, — сказала она, вытирая губы салфеткой. — Этот ужин мог бы стать последним в вашей жизни.
— Уж лучше завтрак, — сказал Антонов.
— Подозреваю, что утром вас уже не будет в живых, — улыбнулась ему Темногорская. — Казнь над вами обоими начнется сразу после церемонии отречения, а оно не за горами.
— А если президент откажется выполнить условия ультиматума?
— Тогда не будет ни президента, ни страны, которой он правит, ни всего остального. Зачем мне мир, в котором все идет не так,
— Не стоит прогибаться под изменчивый мир, — пробормотал Антонов стихи Макаревича, — пусть лучше мир прогнется под нас.
— Хорошо сказано, — оценила Темногорская. — Стихи? Чьи?
— Бродский.
Соврав, Антонов с интересом взглянул на толстуху, подозревая, что ее любовь к искусству является лишь маской. Он не ошибся.
— Да, конечно, вспомнила, — закивала она. — Обожаю Бродского. Единственный русский поэт мирового значения. У всех остальных сплошная грязь, водка, лапти и щи.
Слушать эту ахинею было противно, но Антонов слушал, не забывая напускать на лицо почтительное выражение. Привязанная к своему креслу Павлина ушла в себя, спрятав лицо за свесившимися волосами. Лось, сменивший Обуха, шуровал во рту зубочисткой. Всякий раз, натыкаясь на провалы в ряду зубов, он мерил Антонова долгим, многообещающим взглядом.
Антонов его игнорировал. Он знал, что сумеет освободиться и даже вооружиться, так что гигант и его подручные не представляли собой такой уж грозной опасности. Хуже было другое. Подполковник сомневался, что Темногорскую удастся заставить отменить операцию силой. Даже под пытками она может согласиться, а потом передать террористам закодированный приказ выключить охлаждение.
Как же быть? Что делать Антонову, когда руки у него будут развязаны, а охранники Темногорской поменяют земное существование на какое-то иное, наукой не доказанное? Поверят ли ему террористы, когда он займет место за компьютером Темногорской, надев на себя ее наушники с микрофоном? Голос-то его будет преобразован, но дело не в голосе. Дело в правильных словах. В условных фразах, которые будет необходимо произнести. Как их выведать?
«Тщеславие, — напомнил внутренний голос. — Играй на ее тщеславии».
— Жаль, что я не успел поговорить с вами на отвлеченные темы, — сказал Антонов. — Вы удивительная женщина. Любовь к музыке, поэзии и в то же время такое доскональное знание технических деталей… Не подумайте, что я пытаюсь вам льстить. Это искреннее восхищение. Вам удалось осуществить почти безупречную операцию.
Темногорская уставилась на него, как сова на воробья.
— Почти? Почему почти?
— Ну, выражаясь военным языком, вы допустили огромные потери личного состава, — пояснил Антонов. — Ведь ваши люди, которые забаррикадировались на станциях, обречены на смерть.
— Мои люди? Их нанимал Шамиль. Я их никогда в глаза не видела. И то, что они согласились умереть за какую-то там идею, это их проблемы. Быть может, их и не убьют. Если президент не вздумает валять дурака, они сдадутся и получат свои пожизненные сроки.
— За пособничество международному террористу по прозвищу Шамиль, — пробормотал Антонов.
Темногорская довольно улыбнулась:
— Вы ухватили самую суть, мой милый друг… Нет, не так. Мой милый враг. О моем существовании эти несчастные фанатики даже не подозревают.