И нет любви иной… (Путеводная звезда)
Шрифт:
– Не ярись. Ещё слава богу, что сейчас всё решилось. А то могла бы и из-под венца сбежать.
– Могла бы, тебе не впервой! – буркнул Митро. – Ну, в Москву-то с нами возвращаешься? Или своего голодранца искать, хвост задравши, побежишь? Смотри, после этого на глаза мне не показывайся!
Настя молчала. Митро осторожно взглянул на неё снизу вверх. Сестра улыбалась, и он невольно улыбнулся в ответ.
– Ну… Хоть солистку новую на твоё место не искать.
– Всё равно бы никого лучше не нашёл, – уверенно сказала Настя. Поднялась с кресла, взглянула на часы. – Ступай, Митро. Мне вещи уложить надо. Поезд в полдень, помнишь?
До
Его тревога сразу возросла, когда он увидел настежь распахнутые ворота и дверь в дом. На дворе было пусто, не слышно даже привычных детских воплей. «Спят, что ли, ещё?» – удивлённо подумал Илья. Из-под крыльца вылез щенок и, нарушив тишину, пронзительно затявкал. Илья пнул его сапогом и, не слушая обиженного поскуливания, взбежал на крыльцо, шагнул через порог в дом.
На лавке у окна сидела Цинка – не по-детски сосредоточенная, насупленная, со следами высохших слёз на загорелой мордашке. К ней, как воробьи, жались мальчишки. Илья растерянно огляделся, не понимая, что могло так перепугать детей. И увидел: за столом, уронив кое-как повязанную платком голову на смятую скатерть, сидела Дашка. Сначала ему показалось, что дочь спит, но, услышав скрип половиц, она резко вздёрнула голову, и Илья увидел мокрое от слёз лицо.
– Дадо? – хриплым, чужим голосом спросила она. – Дадо, ты?
Илья бросился к ней, схватил за плечи:
– Что случилось, маленькая?
– Дадо… – Дашка вновь расплакалась, повалившись головой на стол. – Дадо, я, клянусь, её не пускала… Но я не могла… Не могла я, боже мой!
Илья с силой встряхнул её:
– Да что стряслось? Где Маргитка?
– Дадо…
– Говори! Убью! Говори! – заорал он так, что дети, спрыгнув с лавки, стайкой кинулись за дверь. – Где Маргитка, где она?
– Дадо, я не виновата… Она ушла… уехала…
Илья ожидал услышать всё, что угодно, но не это, и сначала почувствовал страшное облегчение: слава богу, жива, не выкинула… Лишь через минуту он медленно поднял руку к голове, потёр лоб, несколько раз моргнул. Тихо переспросил:
– Как? Что ты сказала?..
Дашка зарыдала в голос:
– Уехала! Говорю тебе, уехала!
– Да что ты городишь, дура безголовая! – рявкнул Илья, впервые в жизни обругав дочь. – Куда она, черти тебя возьми, делась?! Когда? С кем? Отвечай!!!
– Но-о-очью… – всхлипнула Дашка, – с Васькой Ставраки… Отец, ради бога, не кричи, что я могла сделать?
Илья отступил от стола, диким взглядом обвёл комнату. Всё здесь было по-прежнему, всё на своих местах, и даже зелёная в жёлтых бубликах кофта Маргитки так же валялась на печи, свешиваясь вниз рукавом, и её шаль висела на гвозде у зеркала, и все ленты, все гребни были на месте…
– Ты что – врёшь мне?! – шёпотом спросил он.
– Нет, дадо! Умереть мне, я не вру! – сквозь слёзы побожилась Дашка. – Понимаешь, когда ты… когда ты ушёл, она будто ума лишилась –
– Да… куда же вы смотрели?! – Илья стоял, вцепившись в низкую притолоку, чувствуя, что у него начинают стучать зубы, словно в лютый мороз. – Кто её отпустил, кто ей дал уехать?
– Я.
Илья оглянулся. На пороге, прислонившись к дверному косяку, стоял Яшка. Он был перемазан дёгтем – видно, делал что-то в конюшне. Лицо его было в тени.
– Ты?.. – шагнув к нему, переспросил Илья.
Яшка отступил. Его татарские глаза сузились ещё больше. Илья шагнул ближе – и Яшка неловко, спиной вперёд, сошёл по крыльцу на двор. Взглянув в лицо зятя, Илья увидел: парень ничуть не боится. А на двор вышел, чтобы не пугать Дашку. Что ж… Выходит, время настало.
– Я тебя убью, щенок, – по-прежнему тихо, почти спокойно сказал Илья, вытаскивая из-за голенища большой кнут. Яшка мрачно усмехнулся, и Илья ещё раз убедился: не боится.
– Сколько ей было маяться с тобой, Илья Григорьич? Сколько ты из неё жил вытянул? Я ведь помню ещё, какой она была!
– Женой моей она была!
– Цыгане об своих жён ноги не вытирают.
– Не твоё дело, паршивец!
– Нет, моё! Я с ней мучился, я, а не ты, слышишь, собачий сын?! – потеряв вдруг самообладание, заорал Яшка. – Это я, а не ты, её из Москвы увозил – тяжёлую! Это передо мной она каждый день выла! Это я её из петли в Ахтырке еле вытащить успел! Это я не знал, что с ней делать, не мог её заставить вдовой назваться, не мог цыганам показать! Это мы с ней чуть с голода не сдохли, когда без денег жили! А тебе плевать было! Ты её обрюхатил – и в сторону! Её – своего друга дочку! Какой ты цыган после этого?! Ты…
– Заткнись! – зарычал Илья, обматывая кнут вокруг руки, сам не замечая, как привычно готовится к драке. – Клянусь, три дня не встанешь!
– Ты её шесть лет мучил! Душу из неё мотал! Кровь пил! Кулаки отбивал об неё! Да лучше ей с Васькой по степям мотаться, чем дальше твоей тряпкой быть! Подстилкой! Ей! Моей сестре! Которая на всю Москву светилась!
– Я тебя убью!
– Это я тебя убью! – пообещал Яшка. – Маргитка ушла, мне теперь бояться нечего.
Они стояли во дворе друг напротив друга, розовый свет поднимающегося солнца освещал лицо Яшки, мелькал в его узких злых глазах, бился на лезвии ножа. Загородившись ладонью от солнца, Яшка шагнул было к Илье, но тот ударом рукоятки кнута выбил из руки парня нож.
– Рехнулся, щенок? – словно со стороны услышал Илья собственный голос. – Не умеешь – не хватайся!
От сильного удара по ногам Яшка полетел на землю. Сморщившись, схватился за колено, вскочил. Его собственный кнут висел у дверей конюшни, Яшка схватил его, молниеносно обмотал руку ремнём, и Илья мимоходом отметил, что кнутовище легло в ладонь парня крепко и удобно.
От первого удара Яшки Илья уклонился, а второй всё-таки пропустил. От острой боли в плече позеленело в глазах, он каким-то чудом удержался на ногах, обозлился по-настоящему, встретил третий удар кулаком, и они с Яшкой, сцепившись, покатились по земле.