И невозможное вожможно
Шрифт:
— Хорошего мало,— буркнул подследственный,— только дело мне не шейте!
— Этого гражданина знаете?
— Первый раз вижу.
— Как же к вам его чемодан попал?
— Нашел.
— Нашли? Почему же побежали, когда вас попросили открыть чемодан?
— Не брал я, слышите, не брал,— закричал он истерически,— слушаете всяких уродов!
— Урод-то скорее вы,— не выдержал Федор Андреевич,— такой здоровый и воруете. Инвалид же этот много добра людям сделал, теперь институт оканчивает. А что у вас за плечами?
— Пятнадцатилетний
— С рождения.
— Да, не тех судьба обижает, кого надо!— проговорил следователь и пристально посмотрел на арестованного. Тот дернулся под его твердым взглядом. От самоуверенности не осталось и следа.
Следователь подписал протокол очной ставки и велел увести арестованного. Тот встал и тяжелой походкой покорно направился к выходу.
Глава 4
Весенняя сессия пятого курса подходила к концу. Сидим в аудитории, где нам предстоит прослушать вводную лекцию по диалектическому материализму. Читать ее нам будет Степан Валентинович Маркин. Мы были несколько удивлены, когда в аудиторию вошел молодой человек, опираясь на две палки. С трудом дошел он до кафедры. Ему хотели помочь, но он отказался.
— Никогда не показывайте, что вы сильнее других!— внушительно оглядев аудиторию, медленно произнес Маркин.— И пожалуйста, не жалейте меня. А то, если я вас начну «жалеть», худо вам станет,— усмехнувшись, полушутливым тоном добавил он.
В аудитории послышался шумок.
— Итак, что же такое диамат?..— начал Маркин.
Говорил он не торопясь, давая возможность записывать. Каждое положение подкреплял цитатами из произведений классиков марксизма-ленинизма.
— Вот память!— слышался восхищенный шепот студентов.— Нам бы такую!
Я тоже восхищался этим человеком и думал: «Действительно, спорить с судьбой, идти наперекор ей могут лишь сильные духом».
Поздно вечером, когда мы укладывались спать, в комнату нашего общежития неожиданно вошел Маркин.
— Братцы, придется вас немного уплотнить, только на одну ночь!— объяснил он.
Студенты принесли койку и постельные принадлежности, Маркин оглядел нас и весело спросил:
— Терем-теремок, кто в тереме живет?
В таком же шутливом тоне представились и мы. И как-то сразу исчез тот невидимый барьер, который в первую минуту разделял преподавателя и нас.
Присев на кровать, Маркин снял тяжелые стальные ноги и забросил на нее свои, пораженные полиомиелитом. Но никто из окружающих не испытывал той жалости, которую вызывают больные. Он достиг такого положения, что окружающие не замечают его физических недостатков. Сумел «спрятать» их. Но как? Мне хотелось расспросить его, получить советы для будущего. Когда общий разговор угас, Маркин обратился ко мне:
— Ну, Валерий, а ты почему молчишь?
— Я слушаю. Но, если можно, позвольте задать вам вопрос.
— Задавай,— разрешил Маркин.
—
Маркин ответил не сразу:
— Мечтал о дипломатической работе. Собирался поступать в институт международных отношений. А мне говорят откровенно: с такими недостатками в дипломаты не лезь...
— И вы покорились злой судьбе?
— Покориться злой судьбе? Выражение-то какое страшное,— Маркин усмехнулся.— Покориться — значит стать обузой общества, семьи. А этого обо мне не скажешь.
Маркин улыбнулся, как улыбаются сильные, мужественные люди.
— Но мечта твоя не сбылась, скажешь ты,— строго посмотрев на меня, сдвинул он густые брови.— Просто я реально рассудил и выбрал философию. Увлекся ею и теперь считаю, что интереснее философии нет ничего на свете. Слушайте, ребята,— обратился он к моим товарищам по комнате,— вы песни любите, а?
— Кто же песни не любит?— откликнулся Ермилов.
— Давайте споем. Только погасим свет.
И мы запели. Старинные народные песни сменялись революционными. А когда все уснули, я долго не спал и думал: как жаль, что так быстро кончился этот замечательный вечер.
Коротки студенческие ночи. В одну из них не спалось. Едва забрезжил рассвет и у горизонта зажглась первая полоска зари, я встал. Приняв холодный душ, направился в учебный корпус.
Поднялся по лестнице на четвертый этаж и остановился: в крайней аудитории кто-то тихо играл «Баркаролу» Чайковского. В прекрасной мелодии чудились мне и затаенная грусть, и неудержимая радость.
Стараясь не спугнуть волшебного очарования музыки, приоткрыл дверь. Музыка оборвалась. Девушка смущенно опустила крышку рояля. Встала, поправима волнистые светло-русые волосы и взглянула на меня. Ее глаза еще светились каким-то внутренним светом.
— Простите, я помешал... Услышал вашу игру и не смог пройти мимо— Спасибо вам.
— Ну что вы, я играю скверно. Да и к инструменту давно не подходила,— еще более смущаясь, проговорила она и, словно спохватившись, спросила: — Который час?
— Скоро пять.
— В девять зачет, я очень волнуюсь...— В ее взгляде мелькнуло выражение озабоченности, напомнившее и мне о предстоящем зачете.
Девушку звали Камиллой. В минуты отдыха она часто садилась за рояль. Последний раз я слушал ее игру в день окончания института.
После торжественного вручения дипломов мы оккупировали студенческую столовую, превратив ее в банкетный зал.
Начались тосты. Слышалась оживленная речь.
Я попросил Камиллу сыграть. Все поддержали мою просьбу. Девушка согласилась, прошла к инструменту и заиграла «Баркаролу»...
Диплом получен. И снова вопрос: что же дальше?
Поднимаюсь по мраморной лестнице на пятый этаж здания Министерства культуры РСФСР.
В длинном коридоре множество дверей. Неожиданно откуда-то доносится удивительно знакомый голос.