И опять Пожарский
Шрифт:
– Ладно, хозяева, пошли дальше вашу хоромину смотреть. – И он повёл потерявшую дар речи семью снова в первое помещение; даже дети притихли, сидели у отца на руках и озирались завороженно.
– Это коридор называется, в нём будете обувку снимать и шубейки. А вот это ваша спаленка. – Печник заговорщицки подмигнул Тихону и открыл правую дверь. Там была небольшая горенка, в которую легко влезло бы несколько лавок для спанья.
– Дальше пошли, хозяева, ещё налюбуетесь. – И он выпроводил их опять в коридор.
Печник прошёл до конца коридора и выгрузил дрова и бересту у непонятного сооружения.
– Это печка. Она называется голландка. Печка круглая,
Он открыл чугунную дверцу печи и стал складывать туда сначала бересту, а потом и полешки. Не спеша высек огонь и поджёг бересту. Открыл вторую чугунную дверцу, ниже первой, и продолжил рассказывать про печь.
– Здесь поддувало. Когда дрова полностью прогорят, то зола через колосник, решётку такую чугунную, высыплется сюда. Её потом убрать надо в специальное место, чтобы весной на поле отнести. Смотрите, здесь наверху тоже заслонка, как и в той печи, что на кухне. Вечером дом протопите, а как спать будете ложиться, убедитесь, что дрова полностью прогорели, выгребите золу и заслонку закройте, чтоб тепло не выдувало. – Печник строго оглядел супругов. – Если вы по дурости своей угорите, княжич с меня голову снесёт, так что пожалейте моих детушек, про заслонку крепко запомните.
Дуняша закивала головой. Хоть и мудрено всё и внове, но не забудут они: и самим помирать в таких хоромах не хочется, и детишек мастера жалко.
– Пойдёмте дальше.
Печник поднялся от уже весело гудевшей пламенем печи (и ведь ни струечки дыма наружу!) и толкнул следующую дверь. Фомины сделали пару шагов и оказались в огромной горнице. Посреди стояли новый большой стол и пара длинных лавок. А правом углу горницы сияла свежими красками икона. Это было чудо. Богородица держала на руках младенца Христа и ласково улыбалась хозяевам. Те как стояли, так и бухнулись на колени. Матерь Христа была как живая, словно специально слетела с неба, чтобы разделить радость новосёлов. Лишь через несколько минут Фомины пришли в себя и встали с колен, продолжая осенять себя крестным знамением.
– А это детская комната.
Печник толкнул не замеченную хозяевами сразу дверь направо и ввёл совершенно уже ничего не соображающих новосёлов в ещё одну горницу. Она была копией их супружеской спаленки с двумя широкими лавками у стены с побеленной известью частью стенки волшебной печки-голландки. Тут, у печи, детишкам не холодно будет.
А чудеса продолжались и продолжались. После осмотра дома печник повёл их в баньку. Хотя нет, банька – это та, что у них была. Это же было банищей. В два отделения, сначала мыльня (там, в небольшой деревянной коробочке, и правда было мыло, густая серая вязкая жижа). В мыльне стена была сделана, как и в их кухне, из кирпича, и в эту стену встроена ещё одна печь, поменьше, чем в кухне. Топилась она со стороны мыльни, а основная ее часть, как оказалось, находится в парилке. Парилка была небольшая, но вчетвером с детишками поместиться можно было. Зато протопится быстрее. Был в ней полог из липовых досок, чтобы можно было полежать, согревая натруженные косточки.
Два непонятных сооружения во дворе, не уступающими размерами их старому домишку, оказались коровником и конюшней. В коровник легко вошло бы три коровы, а у них одна Пеструха. Кобылка Серуха тоже терялась в новой конюшне, да и холодно им было бы в таких хороминах, потому разместили их пока вместе. И, как оказалось, зря. Через пару дней к ним на двор пригнали огромадную, по сравнению с их Пеструхой, корову и сказали, что зовут это чудо
Не прошло и двух дней – и снова пополнение в их хозяйстве, пригнали двух козочек и привезли пару двухмесячных розовых поросят. Пришлось живность перетасовывать. Коров поселили в коровник, а Серуха разделила конюшню с козочками и свиньями. Тихон только две перегородочки соорудил. Фомины совсем растерялись, задумались, чем же столько живности кормить, но и об этом, оказывается, Петюнюшка позаботился. Сгрузили им на двор ещё стог сена и пять мешков овса.
Утром в субботу к ним опять заехали сани. Сгрузили целый ворох новой одежды, а старую велели прожарить, чтобы ни вшей, ни блох не было. Ещё сообщили, что в воскресенье, на Покров Пресвятой Богородицы, в храме будет большое богослужение, а потом слово скажет княжич.
Событие тридцать первое
Петер Шваб был судетским немцем. Он приехал в Московию, прослышав, что там нужны книгопечатники, ещё десять лет назад. Приехал вместе с женой и двумя детьми, двенадцатилетним Рейнгольдом и пятилетней Анной-Марией. В 1611 году, когда поляки заняли Москву, он вместе с братьями Фофановыми, Никитой и Иваном, сбежал в Нижний Новгород. Здесь они продолжили работу и даже отлили новый шрифт, гораздо красивее прежнего. После избрания на царство Михаила Фёдоровича Романова всех печатников потребовали назад в Москву, на вновь отстроенный печатный двор, со всеми «штамбами» и другими снастями. Почти все и уехали. Петер же купил здесь дом, женился на дочери местного подьячего сына, и снова срываться неизвестно куда, при непрекращающейся войне с ляхами, не захотел. Часть шрифта и кое-какое оборудование у него осталось. И сейчас он думал, какую книгу попытаться набрать и напечатать.
В дверь его мастерской постучали, и Петер, обтерев руки от краски куском тряпицы, пошёл открывать. На пороге стоял высокий юноша, гораздо выше низкорослого Шваба, в дорогих княжеских одеждах.
– Разрешишь ли, хозяин, зайти в твою мастерскую? – поздоровавшись и слегка наклонив голову, поинтересовался пришелец.
Петер разглядел, что его коня держит под уздцы настоящий шляхтич.
– Заходите. Гости в дом – удача в дом. – Петер в пояс поклонился гостям.
Я Пётр Дмитриевич Пожарский, – без обиняков представился юноша.
Ну, конечно же, кто сейчас в Нижнем не слышал о сумасбродном княжиче.
– Меня зовут Петер Шваб, – нейтрально ответил печатник.
– Петер, давайте попробуем перейти на ваш родной язык. Наверное, я изучал другой диалект, но попытаемся понять друг друга. Если не получится, снова перейдём на русский.
– Охотно, герр Питер, – уже по-немецки ответил Шваб.
– Я бы хотел заказать у вас напечатать книгу, – выдал юноша.
Слова были ужасно исковерканы, а произношение и того хуже. Больше всего диалект, на котором произнёс фразу княжич, походил на верхнесаксонский. Тем не менее Петер его понял.
– Что же это за книга?
Теперь пришла очередь морщить лоб Пожарскому, хоть печатник и перешёл на верхнесаксонский диалект.
– Это азбука, или букварь, книга, по которой дети будут учиться читать и писать, – по-русски сказал княжич, поняв, что по-немецки они могут неточно понять друг друга.
– Я видел изданную в Вильно лет двадцать назад азбуку. Её издал Лаврентий Тустановский, – покачал головой немец. – В Московии таких книг ещё нет.
– Вот и хорошо. Будет сразу правильная, – усмехнулся непонятно чему княжич.