И отрет Бог всякую слезу
Шрифт:
Сам Саша со стороны выглядел точно также, но он был еще мальчишкой, и кроме тревоги и ощущения огромной важности произошедшего, было еще и жгучее любопытство, — что же будет дальше, и какое место в этом «дальше» судьба отводит лично ему, семнадцатилетнему Александру Бортникову.
— Через два-три дня все станет на свои места. Мы сейчас сильны как никогда, — уже другим голосом вновь ожило радио, и минута оцепенения закончилась. Все сразу засуетились.
— Я на завод. Там сейчас митинг, наверное, начнется, — поднимаясь из-за стола, произнес отец. — Вы находитесь дома. Может, какие подробности узнаю.
— Ты думаешь…. — начала было мать, но
— Нечего здесь думать, — уже от двери обрезал он, — городу ничего не угрожает. Теперь их до самого Берлина гнать будут….
Этими словами отец выразил точку зрения всех горожан. Да, война; плохо, кому-то придется умирать, но очень далеко, на границе, но их тихий зеленый город никто не тронет. Да и как можно думать иначе, если все знают, что от Бреста до Минска триста километров, и все эти триста километров занимают войска Особого Западного округа, лучшие войска, отборные, целых три армии, более полумиллиона солдат и офицеров под командованием умного и решительного генерала Павлова. Ни один человек не сомневался, что все останется так, как было; так же будут звенеть трамваи, работать заводы и фабрики, так же будут лежать коты на подоконниках, пахнуть отцветающая сирень, а в гастрономы и булочные будут привозить свежий хлеб. Иначе думать было просто нельзя.
И если кто-нибудь бы сейчас сказал, что катастрофа уже началась, его бы даже не били, как провокатора, — просто покрутили бы пальцем у виска.
III
До часа дня город продолжал жить своей привычной жизнью. Работали магазины. Приходили, и отправились с вокзала поезда. Только людей на улицах стало меньше, на многих предприятиях проходили митинги. А ровно через час после объявления войны, радио в комнате Бортниковых вдруг хрипнуло, потрещало помехами, и чей-то взволнованный голос разом перечеркнул всеобщие рассуждения о безопасности:
— Товарищи! В районе Минска показались вражеские самолеты! Объявляется воздушная тревога! Объявляется воздушная тревога! Укрывайтесь в бомбоубежищах!
— В бомбоубежище! — вслед за динамиком крикнул Саша, какой-то частью сознания изумляясь скоротечности событий.
Дальше все происходило очень быстро. Мать заметалась по комнатам, пытаясь собрать самое нужное, но что нужнее в таких ситуациях, она сообразить не могла. Зачем-то схватила утюг, бросила его, побежала к шкафу, где под стопками чистого белья хранились семейные деньги, тут же поняла, что начисто забыла, на какой они полке, не стала искать, и побежала в комнату Ирины, собирать ее теплые вещи. Перед глазами стояла картина; вот сейчас, в эту самую минуту, в небе, отделившись от самолета, переворачиваясь и ускоряясь, прямо в их дом летит тяжелая черная бомба. Картина была столь яркой, что мать даже слышала нарастающий свист и треск пробитого шифера в крыше.
Саша и маленькая Иришка, которая так испугалась, что даже не заплакала, тоже бегали по комнатам и лихорадочно собирали все, что попадалось под руки.
— А где у нас бомбоубежище? — внезапно остановившись, спросила Ирина. Мать тоже остановилась, непонимающе глядя на дочь, потом в ее глазах появилось выражение полной растерянности. Ира была права, никакого бомбоубежища в их районе не было.
— Давайте во двор. Там разберемся, — принял решение оставшийся за старшего Саша, и они втроем побежали вниз по лестнице даже не прикрыв за собой дверь. В руках мама несла зимнюю шубку Ириши.
Возле подъезда уже стояла толпа точно таких же ошеломленных
Люди выбегали из дома, как при кораблекрушении, каждый стараясь вынести из квартиры самое ценное, но что для них ценнее, каждый решал сам. Кто-то, практичный, забрал с собой только деньги и документы, а кто-то, не задумываясь о завтрашнем дне, выносил из своих комнат альбомы с фотографиями, связки писем, какие-то осколки прошлого, имеющие значение только для них самих. Саша видел стоящую возле сарая старушку, у которой в руках была только потемневшая от времени икона, видел другую, прижимающую к груди кота.
Из общей толпы выделялся один мальчик лет двенадцати в белой отглаженной рубашке с коротким рукавом. Он стоял чуть в стороне от остальных, и сразу было понятно, что война застала его дома одного, что родители в этот воскресный день уехали куда-нибудь на дачу. Выражение лица у мальчишки было крайне растерянным. Его взгляд был направлен на угол дома, откуда могли появиться его родители. Саша знал этого чистенького, ухоженного мальчика, он знал всех в доме, но его имени сейчас вспомнить не мог.
Точно такие же толпы стояли и у двух других подъездов, все смотрели на небо. А небо было чистое, голубое, довоенное. И никаких самолетов в нем не замечалось.
— В своем доме хорошо жить, — со вздохом произнес мужик в майке. — В своем доме погреб есть. Оно лучше, — в погребе-то. А здесь, стой и жди неизвестно чего….
— Не думали, не гадали…. — поддержал его кто-то. Остальные молчали.
— А ведь было в истории человечества золотой век, когда люди не убивали друг друга, — с тоской вдруг сказал стоящий рядом с Сашей невысокий сухой старичок с седой бородкой. Старичка звали Семен Михайлович, он когда-то преподавал историю в Белорусском государственном университете. Вся Сторожовка знала Семена Михайловича как умнейшего, но совершенно не приспособленного к жизни человека; он мыслил целыми эпохами, прошлое было для него намного ближе, чем настоящее, а давно исчезнувшие государства реальнее, чем существующие ныне. В их доме историк занимал маленькую комнатку на первом этаже, битком набитую старыми книгами.
— Минойская цивилизация на острове Крит. Самая загадочная, самая непонятная для человеческого естества цивилизация, — все с той же тоской продолжал Семен Михайлович, конкретно ни к кому не обращаясь. — За века существования ни в одном мужском захоронении не было найдено оружия. Понимаете, ни в одном…. Ни одного пробитого черепа, ни одной грудной клетки, сломанной копьем или стрелой. Невозможно, но это факт. Они не знали что такое война. Не знали, что такое убийство. На фресках во дворце царя нет ни одной батальной сцены, ни одной вереницы пленных…. Во все времена у всех народов есть, а у них нет. Только праздники, танцы с быком…. Вы понимаете, они как-то научились жалеть друг друга. Но их письменность, к сожалению, так и не расшифрована…..