И оживут слова

Способина Наталья

— Ой, горе мне с вами. Вчера опять ссорились? — задавая вопрос, Злата смотрела на меня.

— Нет, мы с Олегом поладили добром, — снова улыбнулась я. Ведь и правда поладили. Почти.

— Шутишь? — прищурилась Злата.

— Нет.

— Олег?

— Да, Злат. Вчера все было миром.

— Ох, вот коли бы и завтра еще все миром было, и через седмицы… Ладно. Сидите уж. Буду вас кормить.

— Тебе помочь?

Злата посмотрела на меня, на Альгидраса. Мне очень хотелось, чтобы она отказалась от моего дежурного предложения и у меня появилась

возможность с ним поговорить. Злата вздохнула:

— Коли мир будет, то сидите тут, а коли…

— Мир будет, — заверила я.

Альгидрас ничего не ответил. Злата, покачав головой, вышла.

Я тут же обернулась к хванцу. Он сидел, закрыв глаза, и бездумно гладил свернувшуюся на его коленях кошку. Собравшись с мыслями, я сообщила:

— У меня куча вопросов.

— Не удивила.

— И новостей. С чего начать?

Альгидрас устало открыл глаза, посмотрел на меня, а потом осторожно ссадил кошку на пол, сложил руки на столе и уткнулся в них лбом, будто собрался спать.

— Начну с вопросов.

— Начинай с чего хочешь, только не в голос.

— Хорошая попытка, — похвалила я. — Почему родные Радима относятся ко мне так, будто я не в порядке? У Всемилы были проблемы?

Альгидрас резко выпрямился, быстро оглядел комнату и прошипел:

— Я вчера говорил: для всех ты — Всемила. Не делай хуже!

— Я не делаю, — прошептала я. — Мне нужны ответы.

Альгидрас зло выдохнул — челка подлетела вверх, потом скользнул по скамье и оказался рядом. Он вцепился руками в край скамьи по обе стороны от себя и, опустив голову, заговорил:

— Да, она была нездорова. Ей нельзя было волноваться, иначе случались… помутнения.

— Что за помутнения? Нервные расстройства? Что? — вглядываясь в его профиль, допытывалась я.

— Я не уверен, что мы можем одинаково понять ее недуг. Я ответил на твой вопрос?

— Поэтому отвары? — осенило меня.

— Да. После того, что может взволновать, тебе будут давать отвары. Они безопасны. Не бойся.

— Их готовил ты! — обвиняюще произнесла я.

Он осторожно отклонился всем корпусом и чуть повернул голову, искоса взглянув на меня:

— Откуда знаешь?

— Добронега сказала. А ты соврал там, на берегу. Ты сказал, что не знаешь.

— А ты сегодня соврала княжичу и соврешь Радиму. И соврала сейчас Злате. Будем считать, кто больше?

Он снова уставился в пол.

— Что? — от неожиданности я даже не сразу нашла, что сказать. — Это же ты попросил соврать. И я не врала Злате!

— Я просил соврать потому, что Радим ни за что не поверит, что ты вышла погулять просто так. А вот в то, что могла сбежать на прогулку с Миролюбом… будет зол, но поверит и ни словом не упрекнет. И вообще он тебя ни в чем не упрекнет, потому что боится разволновать.

— Так вот в чем дело…

— И Злате ты удачно сейчас придумала сказать, — перебил меня Альгидрас. — Это обычно было для нее, вот так — захотеть, и хоть трава не расти. И ночью пойти, не подумав, что разбудит, помешает… А

сказать Радиму, что шла ко мне, нельзя. У нее не было причин ходить ко мне.

Я внимательно смотрела на профиль хванца. Неровная челка скрывала лоб и скулу, на которой, к счастью, не появился синяк после моего удара, хотя красноватый след до сих пор был. У него был чуть вздернутый нос и острый подбородок.

— Ты ненавидел ее? — вопрос родился сам собой.

Альгидрас ответил не сразу. Некоторое время он покусывал нижнюю губу, а потом шумно втянул воздух носом и произнес:

— Моя ненависть другим отдана.

— Кому? — не подумав, брякнула я.

Он нахмурился, а потом произнес:

— Да, ты же меня не видишь… Кварам.

— Ква… О…

«Последний в роду».

— Они убили хванов.

Альгидрас сказал это так, будто говорил о чем-то чужом, чем-то, что его совсем не волнует. И только то, как тихо звучал его голос, да то, как сильно его зубы терзали нижнюю губу, выдавало, насколько это все еще не зажило в его душе. И никогда не заживет, видимо.

— А теперь им что-то нужно от воеводы. Для того и Всемилу похитили, — сказал Альгидрас и замолчал, уставившись в одну точку и продолжая машинально терзать губу.

Было видно, что его мысли где-то далеко. А я подумала: что значит мое «как же изменилась моя жизнь» по сравнению с его судьбой? Младший сын старосты. Младшие — они же всегда самые любимые. В них все последние радости и надежды. А ведь его еще отдавали в учение. Значит, скучали, тосковали, дни считали до его возвращения. А потом он вернулся: повзрослевший, поумневший, родительская гордость… Сколько он успел погреться в лучах родительской любви? Три года? Четыре? А потом в одночасье… «последний в роду».

Я не знала, зачем это сделала и как мне вообще такое могло прийти в голову, но, протянув руку, я коснулась указательным пальцем его нижней губы. Альгидрас дернулся так, что лавка пошатнулась, а я испуганно отпрянула.

— Не надо так… кровь же пойдет, — я неловко указала на его покрасневшую губу, в то время как сам Альгидрас смотрел на меня так, словно у меня выросла вторая голова.

— Ты тоже так не делай, — с нервной усмешкой произнес он. — Мне неприятно.

Я почувствовала, как щеки загорелись, и отодвинулась подальше, насколько позволяла длина лавки. Альгидрас тоже отодвинулся.

— А неприятно потому, что я похожа на Всемилу? Или тебе вообще неприятно, когда к тебе прикасаются? — стараясь придать легкости своему тону, спросила я.

— У тебя там новости были. Какие? — спокойно глядя мне в глаза, произнес Альгидрас. Он опять резко переменился. Словно, перестав кусать злосчастную губу, разом захлопнул заслонку, выпускавшую эмоции.

— Почему ты никогда не отвечаешь на вопросы?

— На те, что по делу, отвечаю, — ровным голосом откликнулся он.

— С тобой очень сложно, — вздохнула я, подумав, что с ним действительно сложно. Его хочется жалеть, а он в ответ выставляет колючки.