И передай привет полковнику
Шрифт:
Слесарь перекрыл воду и занялся объектом починки. Я орудовала тряпкой, не жалея рук вообще и маникюра в частности. Лишь бы к соседям не протекло. Справилась я быстро. А он все возился и возился. В два часа я попыталась позвонить Измайлову, чтобы предупредить. Но он с кем-то трепался по телефону, предоставив мне досадливо вслушиваться в короткие гудки. В половине третьего было то же самое. Без пятнадцати три слесарь утер грязной дланью потный лоб:
– Плохо дело, хозяйка. Воду не включайте. Позвоните в домоуправление, дайте заявку. Завтра
Меня так и подмывало разругаться с ним. Спросить, почему он сразу не сказал, что требуется сложный и длительный ремонт? Бутылку отрабатывал? А я, еле уговорившая Измайлова не отказываться от моей помощи, опоздала на час во второй день. И вынуждена буду оправдываться, как школьница-прогульщица. Именно в таких ситуациях, когда психика требует скандала, а опыт не рекомендует его затевать, начинаешь болезненно ощущать возраст. И именно поэтому ситуации эти кажутся еще более безысходными. Нельзя мне было ссориться со слесарем, от него зависело многое в моем хозяйстве. И презирая себя, я презентовала ему водку, выдавила: «Спасибо. Вы уж завтра не забудьте», – и поплелась к Измайлову, чуть не плача.
Я приняла его озабоченность за недовольство, полезла объясняться, но выяснилось, что он представления не имеет, который сейчас час.
– Что-нибудь непредвиденное, Виктор Николаевич? – прочувствованно, после мытарств со слесарем готовая сострадать, спросила я.
– Скорее нежелательное, – сухо ответил он.
– Где накрывать к обеду?
– Нигде. Полина, я не хочу есть. Мне не до того.
Низкий поклон, что хоть «не до тебя» он удержал при себе. Куда денешься, взрослый человек, его не переубедишь. Я сочла за благо бесплотно скользнуть в кухню. Буду варить щи на завтра. И еще мясо замариную. Кто знает, может, сегодня мои звезды встали на дыбы, вспугнутые психованными кометами? Перетерплю, не в первый раз. Через полчаса Измайлов приковылял ко мне.
– Я залягу, Полина, извини. Пожалуйста, свари кофейку побольше.
– Нога беспокоит?
– И нога в том числе, будь она неладна.
Когда я принесла кофе, он вдруг взял меня за локоть и попросил:
– Посиди со мной.
Лучше бы он на меня набросился, как слесарь. После определенной дозы неприятностей и расстройств с человеком нельзя по-человечески обращаться: ему становится себя очень жалко. Вот и я разревелась, как распоследняя плакса. Зачем-то выболтала ему все про незадачливого ремонтника, про водку. Он хладнокровно переждал приступ слезотечения и велел:
– Теперь послушай меня. Вспомни и поточнее перескажи мне, что тебе позавчера Вера наговорила? Поднатужься и побольше о ней вспомни. Это важно.
Я съежилась. Сколько могут длиться мои муки? Да, я влюблена в Измайлова и мечтаю быть с ним откровенной. Безбоязненная откровенность – это же пик человеческих отношений. Но ведь Верка рассказала то, что рассказала МНЕ. У меня на душе кошки скребли, но я постаралась это ему объяснить. Втолковать. Про шпионок.
– А если от твоего согласия зависит хоть в какой-то мере ее судьба?
Прозвучи его голос вкрадчиво, я бы ушла. Но он произнес вопрос заботливо и твердо.
– В каком смысле? – удивилась я.
Он помолчал. Потом, скривив рот, заговорил:
– Человек убит…
– Он обокрал Верку.
– Это ее слова.
Измайлов снова замолчал. Он будто в чем-то сомневался, на что-то решался, чем-то рисковал. Посмотрел мне в глаза.
– Если я хоть на йоту разбираюсь в людях, с тобой бессмысленно играть в прятки. Если я хоть на йоту разбираюсь в преступлениях, искать надо где-то близко. Ты навязываешь мне одну помощь и отказываешь в другой. Полина, соседка видела, как Вера входила в подъезд в час дня.
– Обозналась, – решила я.
– А секретарша уверила Сергея, что никакого списка ей не давали. И не опознала Веру ни по описанию, ни позже по фотографии. С комментарием, мол, торговок много ходит, и все они на одно лицо.
– Виктор Николаевич, она и должна открещиваться. Иначе может всплыть вопрос о деньгах, которые ей вложили в список.
– Правдоподобно, – похвалил меня он. – А теперь прикинь, каково искать убийцу, когда все лгут?
Возразить было нечего.
– Так Верку подозревают как убийцу?
– Почему нет?
– Потому что она все сделала, чтобы ее заподозрили.
– Для неподготовленного убийства типично. Действуют в состоянии аффекта, а потом, опомнившись, начинают спасать шкуру.
– Виктор Николаевич, вы нормальный, умный человек. Да его с таким же успехом могла порешить и Анна Ивановна. Увидела трезвонящим в Веркину дверь, подумала, что он жаждет вернуться, чтобы заливать ее раз в неделю, сгоняла к себе за молотком, тюкнула по черепу и домой.
– Откуда взялся молоток? – улыбнулся он.
– Не знаю. Просто Верка описывала голову, как размозженную, вот я и…
– Ясно, оставим Веру. Я сам не считаю, что она виновна. Меня интересует ее сосед. Слава, да?
– Виктор Николаевич, как вы можете! Нельзя же подозревать всех подряд, поквартирно.
– Успокойся, поразмысли. Как сидел убитый?
– Привалившись спиной к Веркиной двери, – отрапортовала я.
– А удар был нанесен сзади.
– Тогда он не к Верке приходил.
– Наслаждение с тобой возиться. А к кому?
– В соседнюю квартиру, – вздохнула я, избегая имени Славы.
– И оставил отпечатки пальцев на звонке этой самой соседней квартиры, – подтвердил Измайлов.
– Что теперь?
– Продолжим.
– Не выйдет. Ни буквы не выговорю, пока не поедите.
– Шантажистка в квадрате.
– В шестнадцатой степени, не обольщайтесь.
– Будь по-твоему. Третий день все по-твоему, я себя не узнаю.
– Это остаточные явления ушибов.
– Полина!
– Несу, несу. Щи наверняка готовы. В них тоже черт знает что плавает. Но будете выпрашивать добавку.