И приведут дороги
Шрифт:
Он улыбнулся, провел пальцем по строчке, а потом прочел, превращая вязь в набор звуков, напоминавших журчание ручья.
– Святыня земли – камень, – перевел он. – На рисунке, кроме Девы, лишь один камень. Где он сейчас, я не знаю. Но он есть, иначе не может быть.
– Харим! – воскликнула я.
Альгидрас дернулся так, словно его ужалили, и резко обернулся, точно ожидая, что старый разбойник окажется за нашими спинами.
– Харим жил на вашем острове! Ты же сам говорил.
Альгидрас повернулся к книге, сдвинул ее в сторону и, опершись локтями о лавку, запустил пальцы в волосы.
–
Я тоже усмехнулась, понимая, что правды нам все равно никогда не узнать. В этот момент за нашими спинами что-то стукнуло, и мы оба обернулись. Скрипнула дверь, и на крыльце появилась Добронега. Ее появление заставило меня вскочить на ноги. Я начала лихорадочно соображать, как много она могла увидеть. Нас, стоящих на коленях рядом друг с другом перед скамейкой? Вроде ничего особенного в этом не было, но что-то заставило меня начать нервно оттирать пятно на колене, стараясь не смотреть на приближавшуюся к нам Добронегу. Альгидрас медленно поднялся с земли, тоже отряхнул колени и шагнул навстречу матери Радима. Та подошла к нему, крепко обняла, потрепала по волосам, спросила, как он себя чувствует. Голос Альгидраса звучал совершенно ровно, когда он заверил Добронегу в том, что с ним все прекрасно, раны уже зажили и почти не беспокоят, а я же стояла и не могла поднять на нее глаз. Сразу вспомнился наш разговор, когда Добронега убеждала не травить ему душу, не доводить до беды. Ох, знала бы она! Я настолько увлеклась попытками сохранить спокойствие и не смотреть на Добронегу с Альгидрасом, что, когда обратились ко мне, не сразу сообразила, чего от меня хотят.
– Что? – нервно спросила я.
– Я говорю, что мне надо к Зиму зайти, ему пора повязки сменить, – громко проговорила Добронега, будто разговаривала с глухой.
– Хорошо, – пробормотала я, не понимая, зачем она мне это говорит.
И только увидев, что Альгидрас закрывает книгу и вновь заворачивает ее в плащ, я поняла, что он тоже уходит. Я открыла было рот, чтобы попросить его остаться, и тут до меня дошло, что Добронега именно для этого поставила меня в известность, что ее не будет, – Альгидрас не мог остаться со мной во дворе, поскольку больше не был побратимом. Я нервно усмехнулась. По местным законам я девица на выданье, да к тому же сосватанная. А он теперь что, завидный жених? Мысль неприятно кольнула.
Меж тем Добронега сообщила хванцу, что ей нужно кое-что забрать из дома и можно будет идти. Альгидрас что-то ответил, но я снова прослушала, потому что сердце отчего-то заколотилось, как сумасшедшее. Мне опять стало душно. Я медленно опустилась на скамью и тут же услышала его голос:
– Опять дурно?
Я кивнула, не поднимая головы.
– Мне теперь почти всегда так. Это странно, я чувствую себя лучше, только когда ты рядом.
Альгидрас некоторое время молчал, а потом тихо произнес:
– Наверное, так и должно быть. Верно, Святыня этого хочет.
– Хочет чего? Чтобы ты был рядом?
Альгидрас неловко пожал плечами, и я повторила его же слова:
– Святыня не может хотеть, она же не человек.
– Я не знаю, – вздохнул
И тут я вспомнила то, о чем хотела поговорить с ним еще с утра. Испугалась, что он вот-вот уйдет и у меня опять не будет возможности задать вопрос.
– Ты помнишь день, когда подошел корабль Будимира и Радима ранили? – быстро спросила я.
– Помню, – ответил он и, отойдя к колодцу, оперся спиной о колодезный столб.
– Помнишь, тогда на берегу ты посмотрел на меня и… испугался? Удивился? – Я не знала, какое слово лучше использовать, поэтому на всякий случай использовала оба.
Альгидрас нахмурился, явно не понимая, о чем речь.
– Я была в платье, в платье с вышивкой.
Его лицо тут же стало непроницаемым, и это лучше всяких слов показало, что он прекрасно помнит тот случай. Сам же он при этом легко пожал плечами и сказал:
– Наверное. Я не заметил.
– Врешь, – сказала я. – Заметил. Ты увидел эту вышивку и испугался. Что это за вышивка?
– О том лучше было бы спросить у Всемилы. Я ее, как ты понимаешь, не вышивал, – четко ответил Альгидрас и скрестил руки на груди.
– Не вышивал, – я повторила его жест, скрестив руки, – зато ты этот узор вырезал. Над дверью в покои Златы.
– С чего ты взяла, что это один узор?
– Я запомнила вышивку, а вчера, когда была в доме Радима, специально посмотрела резьбу. Это ведь заговор, из-за него у Златы теперь будет ребенок, ведь так?
– Ребенок у Златы будет… – Альгидрас сделал эффектную паузу, – из-за Радима. А уж точно не из-за меня.
Я коротко улыбнулась, показывая, что оценила его чувство юмора.
– И все же, что это за резьба? Это ведь заговор?
– А если и так? – ответил он вопросом на вопрос – манера, которая всегда меня бесила в людях.
– Это заговор, – повторила я уже более уверенно. – Как этот заговор оказался на платье Всемилы? Я ведь помню, тогда, во сне, ты вырезал эти символы, и Всемила спросила, что будет, если она их вышьет, а ты ответил, что будет беда. Почему беда, что за беда?
– Потому что это древний заговор. Священные слова. И тот, кто их использует, должен быть готов принять на себя кару богов. Всемила не должна была его повторять.
– То есть ты считаешь, что ее гибель – это божья кара?
Альгидрас долго смотрел на меня, словно оценивая, ответить или нет, а потом сказал:
– Я не знаю. Знаю только, что ее убили и появилась ты. И это как-то связано с силой, которой не могут обладать люди.
– Ладно. Я о другом хотела спросить. Я сегодня обыскала все покои Всемилы и так и не смогла найти то платье.
– Я его убрал.
– Ты убрал мое платье?
– Оно не твое, это было платье Всемилы. Если ты помнишь, у него был разрезан рукав, оно было в пятнах крови и валялось в сенях дома Радима, и я просто его забрал.
– Что ты с ним сделал? – спросила я.
– Сжег, – пожал плечами Альгидрас.
– Ты сжег целое платье? Из-за какой-то вышивки? Даже не факт, что именно она принесла беду Всемиле.
– Я не хочу проверять это на тебе, ясно? – резко ответил Альгидрас и, оттолкнувшись спиной от колодезного столба, подхватил по пути лежавшую на скамейке книгу и направился к Серому.