И прольется кровь
Шрифт:
Закончив считать, я вошел в дом.
Лея стояла в одиночестве на кухне и чистила картошку.
– Привет, – тихо произнес я.
Она подняла глаза. Щеки ее разрумянились, глаза блестели.
– Прости, – сказала она, всхлипнув.
– Сегодня кто-то наверняка мог помочь тебе с обедом.
– О, все предлагали. Но я думаю, лучше продолжать заниматься делами.
– Да, наверное, так лучше, – сказал я, присаживаясь к кухонному столу.
Я заметил, что она немного оцепенела.
– Тебе не обязательно говорить со мной, – сказал я. – Я просто хотел посидеть
– Кроме Кнута.
– Ну, говорит в основном он. Смышленый парень. Он много думает для своего возраста.
– Ему о многом надо думать. – Она потерла нос тыльной стороной ладони.
– Да.
Я чувствовал, что должен что-нибудь сказать, что слова вертятся на языке, только я пока не знал, какие именно. И когда они пришли ко мне, казалось, они сами выстроились в предложение, у меня не было над ними власти, и все же они явились порождением чистой логики.
– Если вы с Кнутом хотите жить вдвоем, – сказал я, – но боитесь не справиться, я с удовольствием вам помогу.
Я глядел вниз на свои руки. И услышал, что она перестала чистить картошку.
– Я не знаю, сколько времени проживу, – продолжал я. – И у меня нет семьи. Нет наследников.
– Что ты такое говоришь, Ульф?
И в самом деле, что же я такое говорю? Неужели эти мысли родились за несколько минут, прошедших между тем, как я стоял под окном, и тем, как я вошел в кухню?
– Только то, что, если меня не станет, посмотри в хижине, за отходящей от стены доской слева от платяного шкафа, – сказал я. – За мхом.
Лея уронила в воду картофельные очистки и взглянула на меня с тревогой:
– Ты болен, Ульф?
Я покачал головой.
Она смотрела на меня своими глазами цвета морской синевы, – глазами, в которых Уве утонул, едва их увидев. Конечно утонул.
– В таком случае, я считаю, тебе не стоит думать о подобном, – сказала она. – Мы с Кнутом как-нибудь справимся, не беспокойся. А если ты не знаешь, куда бы потратить деньги, то здесь, в деревне, некоторые люди находятся в худшем положении, чем мы.
У меня загорелись щеки. Лея повернулась ко мне спиной и продолжила чистить картошку. Она прекратила свое занятие, только услышав скрип моего стула.
– Но большое спасибо за то, что ты пришел, – сказала она. – Кнут был рад тебя повидать.
– Тебе спасибо, – сказал я и направился к двери.
– И…
– Да?
– Через два дня здесь будет собрание. В шесть часов. Как я уже говорила, тебе будут рады.
Я нашел Кнута в комнате, которая, как я понял, принадлежала ему. Его тонкие ножки торчали из-под кровати. На нем были бутсы минимум на два размера больше ноги. Я вытащил его, хихикающего, наружу и поднял на кровать.
– Я ухожу, – сообщил я.
– Уже? Но…
– У тебя есть футбольный мяч?
Он кивнул, но губа его недовольно отвисла.
– Хорошо, тогда ты можешь тренироваться бить о стену гаража. Нарисуй круг, бей как можно сильнее, а потом погаси мяч, когда он отлетит к тебе. Если ты проделаешь это тысячу раз, ты будешь играть намного лучше других членов команды, когда они вернутся
– Я не в команде.
– Значит, тогда тебя возьмут в команду.
– Я не в команде, потому что мне не разрешают.
– Не разрешают?
– Мама хочет, чтобы я играл, но дедушка считает, что спорт отвлекает внимание от Бога, что по воскресеньям все люди мира могут кричать, вопить и носиться за мячом, но мы будем отдавать этот день Святому Слову.
– Понимаю, – соврал я. – А что на этот счет думал твой папа?
Мальчишка пожал плечами:
– Ничего.
– Ничего?
– Ему не было дела. Все, до чего ему было дело…
Кнут не стал продолжать. Теперь в его глазах стояли слезы. Я обнял его за плечи. Мне и не нужно было продолжение, я знал. Я повидал таких Хуго, некоторые из них были моими клиентами. Мне самому нравилось уходить от действительности, даже убегать. Но дело было в том, что я сидел на кровати и чувствовал, как мальчишка прижимается ко мне, как молчаливый плач сотрясает его теплое тело, и я подумал, что вот от этого отец не сможет убежать, не захочет убегать. К штурвалу тебя прочно приковывает это благословение и проклятие. Но кто я такой, чтобы иметь мнение на сей счет? Я, покинувший – добровольно или нет – свою лодку еще до ее рождения? Я отпустил Кнута.
– Ты придешь на собрание?
– Не знаю. Но у меня для тебя есть еще одна работа.
– Да!
– Она похожа на тайные прятки, и о ней нельзя рассказывать. Никому.
– Да, да!
– Как часто сюда приходит автобус?
– Четыре раза. Два раза с юга, два – с востока. Два днем, два ночью.
– Хорошо. Я хочу, чтобы ты был на остановке, когда приходит дневной автобус с юга. Если с него сойдет незнакомый тебе человек, ты сразу придешь ко мне. Ты не побежишь, не будешь кричать и ни с кем не будешь разговаривать. То же самое, если приедет машина с ословскими номерами. Ты понял? Каждый раз будешь получать пять крон.
– Как… шпионское задание?
– Ну, что-то в этом роде, да.
– Эти люди привезут твое ружье?
– Увидимся, Кнут.
Я потрепал его по волосам и встал.
По пути на улицу я встретил высокого блондина, который, прихрамывая, выходил из туалета. Я слышал, как позади него шумит сливной бачок, а он все не мог справиться с ремнем на брюках. Он поднял голову и посмотрел на меня. Уве Элиассен.
– Мир тебе, – сказал я.
На своей спине я почувствовал его тяжелый проспиртованный взгляд.
Я остановился на дорожке. Ветер доносил звук барабанов, но я уже утолил свой голод и потребность в общении с другими людьми, так что теперь снова мог какое-то время побыть в одиночестве.
«Нет, все, теперь я хочу пойти домой и залиться слезами», – случалось, говорил Туральф в середине вечера. Это всегда повергало в хохот других кутил. А то, что Туральф действительно шел домой и плакал, – это совсем другая история.
«Поставь-ка того злобного парня, – мог сказать он, когда мы были дома. – И прокатимся вниз».