И прольется кровь
Шрифт:
Кнут взгромоздился мне на спину, возбужденный одним видом пищи.
– Давай бороться! – закричал он, не слезая с моей спины, хотя я поднялся. – Южанин должен умереть!
– Комар прочь, мне невмочь! – прокричал я, крутясь и вертясь.
Кнут болтался из стороны в сторону, как участник родео, и в конце концов, радостно взвизгнув, плюхнулся в песок.
– Если уж бороться, то по-настоящему! – сказал я.
– Да! А как по-настоящему?
– Как борцы сумо, – ответил я, взял палку и нарисовал круг на мелком
Я показал ему церемонию перед поединком, как надо сесть на корточки друг перед другом за пределами круга и хлопнуть один раз в ладоши.
– Это молитва богам, чтобы они были с нами во время поединка, чтобы мы были не одни.
Лея нахмурилась, но ничего не сказала.
Мальчишка повторил мои движения, когда я медленно развел руки в стороны ладонями вверх, посмотрел вниз и потом опустил руки на колени.
– А теперь мы растопчем злых духов, – сказал я, топая ногами.
Кнут сделал то же самое.
– На старт… внимание… – прошептал я.
Выражение лица Кнута стало воинственным.
– Марш!
Он ворвался в круг и толкнул меня плечом.
– Ты за кругом! – с ликованием закричал он.
Отпечаток моей ноги за пределами круга не оставлял сомнений в его победе. Лея хлопала и смеялась.
– Это еще не все, рикиши Кнут-сан из Финнмарк кен, – прорычал я, снова садясь на корточки. – Первый, кто пять раз победит, – Футабаяма.
– Фута?.. – Кнут быстро сел на корточки с противоположной стороны круга.
– Футабаяма. Легенда сумо. Огромный жирный дьявол. На старт… внимание….
Я схватил его за пояс, и он оказался за кругом.
При счете 4:4 Кнут был уже таким потным и возбужденным, что, забыв про приветствие, просто набросился на меня. Я отступил в сторону, ему не удалось затормозить, и он вылетел из круга.
Лея рассмеялась. Кнут остался неподвижно лежать лицом в песок.
Я сел рядом с ним.
– В сумо есть вещи важнее победы, – сказал я. – Например, демонстрация достоинства как при победе, так и при поражении.
– Я проиграл, – прошептал Кнут в песок. – Мне кажется, когда выигрываешь, легче вести себя с достоинством.
– Я знаю.
– Тогда поздравляю. Ты – Фута… Фута…
– …баяма. И Футабаяма приветствует тебя, храбрый Хагурояма.
Он поднял голову. На потное лицо налип песок.
– А кто это?
– Ученик Футабаямы. Хагурояма тоже стал чемпионом.
– Да? Он победил Футабаяму?
– О да. Он боролся с ним. Только для начала ему пришлось научиться некоторым вещам. Например, проигрывать.
Кнут сел и прищурил один глаз:
– Люди становятся лучше, когда проигрывают, Ульф?
Я медленно кивнул. Я заметил, что внимание Леи тоже приковано ко мне.
– Люди учатся лучше… – я прихлопнул комара, севшего мне на руку, – лучше проигрывать.
– Лучше проигрывать? А что, есть какой-нибудь
– Жизнь в основном состоит из того, что ты пытаешься делать вещи, которые тебе не под силу, – сказал я. – Ты будешь проигрывать чаще, чем выигрывать. Даже Футабаяма много раз проигрывал, прежде чем стал побеждать. А ведь неплохо уметь справляться с тем, что тебе приходится делать чаще всего, правда ведь?
– Да-а-а-а, – протянул Кнут. – А что тогда значит уметь проигрывать?
Я поймал взгляд Леи за плечом мальчика.
– Не бояться проиграть снова, – сказал я.
– Еда готова, – произнесла она.
Кожа трески прилипла к фольге, так что, когда Лея открыла ее, оставалось только выбирать кусочки белого мяса и отправлять их в рот.
– Божественно, – сказал я.
Я не совсем точно представляю себе, как это – «божественно», но лучшего слова я не нашел.
– Мм, – мурчал Кнут.
– Не хватает только белого вина, – добавил я.
– Сгоришь, – предупредил он, оскалившись.
– Иисус пил вино, – сказала Лея. – А с треской пьют красное вино.
Она рассмеялась, когда мы с Кнутом одновременно перестали есть и уставились на нее.
– Так я слышала!
– Папа пил, – сказал Кнут.
Лея перестала смеяться.
– Давай еще поборемся! – воскликнул Кнут.
Я похлопал себя по животу, чтобы показать, что я слишком много съел.
– Жалко… – У него отвисла нижняя губа.
– Посмотри, может, найдешь яйца чаек? – предложила Лея.
– Яйца? Сейчас? – спросил Кнут.
– Летняя кладка, – сказала она. – Редко бывает, но случается.
Он прищурил один глаз, потом поднялся, побежал и исчез за возвышенностью.
– Летняя кладка? – спросил я, откидываясь спиной на песок. – Это правда?
– Думаю, почти все бывает, – ответила Лея. – И я сказала, что это редкость.
– Как вы?
– Мы?
– Лестадианцы.
– Значит, вот как ты нас воспринимаешь?
Она прикрыла глаза рукой от солнца, и я понял, от кого у Кнута манера прищуривать один глаз.
– Нет, – в конце концов ответил я, закрывая глаза.
– Расскажи что-нибудь, Ульф. – Она положила прихваченную мною куртку под голову.
– Что?
– Что угодно.
– Дай-ка подумать.
Мы молча лежали. Я прислушивался к потрескиванию костра и шепоту воды, осторожно и радостно ласкавшей прибрежные камни.
– Летняя ночь в Стокгольме, – начал я. – Все в зелени. Все спят. Я медленно иду домой вместе с Моникой. Мы останавливаемся и целуемся. И идем дальше. Мы слышим смех, льющийся из открытого окна. Со стороны залива налетает ветерок, несущий с собой запах травы и водорослей. – Я стал напевать про себя. – Ветерок гладит нас по щекам, и я плотнее прижимаю ее к себе, и ночи нет, есть только тишина, тень, ветер.