И прольется кровь

Несбё Ю

– Я слышу твои слова, Ульф, но сомневаюсь, что ты говоришь правду. Что случилось?

Я отстегнул блесну от лески.

– Почему ты продолжаешь называть меня Ульфом?

– Ты сказал мне, что тебя так зовут, значит так тебя и зовут, пока не начнут звать по-другому. Всем должно быть позволено время от времени менять имя.

– А как долго тебя зовут Леей?

Она прищурила один глаз:

– Ты спрашиваешь женщину о возрасте?

– Я не собирался…

– Двадцать девять лет.

– Хм. Лея – красивое имя, нет причин его мен…

– Оно означает

«корова», – прервала она меня. – Я хотела, чтобы меня звали Сарой. Это означает «графиня». Но отец сказал, что я не могу зваться Сара Сара. Так что вместо этого меня двадцать девять лет величают «коровой». Что на это скажешь?

– Хорошо. – Я немного подумал. – Му-у?

Лея посмотрела на меня с недоверием, а потом расхохоталась своим глубоким смехом. Медленные отзвуки. Кнут повернулся к нам:

– Что случилось? Он рассказал анекдот?

– Да, – ответила его мать, не отводя от меня глаз. – Анекдот.

– Расскажите!

– Позже. – Она наклонилась в мою сторону. – Итак, что случилось?

– Да не то чтобы случилось… – Я забросил удочку. – Я не успел.

Она наморщила лоб:

– Куда не успел?

– Не успел спасти свою дочь.

Вода была такой чистой, что я мог видеть, как блестящая блесна погружается все глубже и глубже и наконец скрывается из виду в зелено-черной мгле.

– Когда я достал деньги, она уже впала в кому. Она умерла через три недели после того, как я достал деньги на лечение в Германии. И это лечение ничего бы не изменило, в любом случае было поздно, – по крайней мере, так утверждали врачи. Дело в том, что я не смог сделать то, что должен был. Я снова предал. Это, можно сказать, постоянный припев моей жизни. Но чтобы я не смог… чтобы я не смог, даже когда…

Я шмыгнул носом. Наверное, мне все-таки не стоило снимать куртку, ведь мы находились почти на Северном полюсе. Я почувствовал что-то на предплечье, и волосы у меня встали дыбом. Прикосновение. Я не помнил, когда женщина в последний раз прикасалась ко мне. Правда, тут же вспомнил, что это было меньше двадцати четырех часов назад. Черт бы побрал это место, этих людей, эти дела.

– Эти деньги ты украл?

Я пожал плечами.

– Ты украл их ради своей дочери, хотя знал, что если тебя найдут, то убьют.

Я плюнул за борт, чтобы хоть как-то расшевелить эту чертову поверхность.

– Когда ты так говоришь, выходит очень красиво. Давай лучше скажем так: я был отцом, который слишком долго тянул, прежде чем сделать что-нибудь для своей дочери, и в итоге опоздал.

– Но поздно было в любом случае, именно так сказали врачи?

– Они так говорили, но не знали наверняка. Никто не знает наверняка. Ни я, ни ты, ни священник, ни атеист. Так что мы верим. Верим, потому что это лучше, чем осознавать, что там, в глубине, нас ожидает только мрак и холод. Смерть.

– Ты действительно в это веришь?

– А ты действительно веришь в существование жемчужных врат с ангелами и мужиком по имени святой Петр? Или нет, в это ты не веришь, в святых

верит секта примерно в десять тысяч раз больше твоей. И они верят, что если ты не веришь в то же, во что и они, до мельчайших деталей, то ты попадешь в ад. Вот так. Католики верят, что вы, лютеране, окажетесь под землей. А вы верите, что там окажутся они. Тебе чертовски повезло родиться среди истинно верующих здесь, у Северного полюса, а не в Италии или в Испании. Тогда путь к спасению был бы долгим.

Я увидел, что леска напряглась, и потянул ее. Клевало, или же она за что-то зацепилась – здесь должно было быть мелко. Я сильно дернул, и леска освободилась.

– Ты разозлился, Ульф.

– Разозлился? Я в полном бешенстве, вот что со мной. Если этот твой Бог существует, почему Он играет людьми, почему Он допускает, чтобы одни рождались для страданий, а другие – для жизни в изобилии, чтобы у одних был шанс найти веру, которая должна их спасти, а большинству никогда не доведется услышать слово Божие. Почему Он должен был… почему Он решил…

Чертова простуда.

– Забрать твою дочь? – тихо спросила Лея.

Я заморгал.

– Там, внизу, ничего нет, – сказал я. – Только мрак, смерть и…

– Рыба! – заорал Кнут.

Мы повернулись в его сторону. Он уже начал выбирать леску. Лея в последний раз похлопала меня по руке, а потом отпустила и склонилась над бортом.

Мы смотрели в глубь моря и ждали, когда покажется то, что подцепил на крючок Кнут. По какой-то причине мне в голову пришли мысли о желтой зюйдвестке, и внезапно у меня появилось предчувствие. Нет, больше чем предчувствие. Я был совершенно уверен: он вернется. Я закрыл глаза. Да, теперь я со всей очевидностью это видел. Йонни вернется. Он знает, что я все еще здесь.

– Хо-хо-хо! – ликовал Кнут.

Открыв глаза, я увидел, что на дне лодки извивается большая треска. Глаза у нее выпучились, словно она не верила тому, что видит. И это понятно: наверняка она представляла себе мир по-другому.

Глава 11

Мы приблизились к островку, и киль мягко скользнул по мелкому песку. Между дружелюбным округлым островком и темным материком, круто обрывающимся от зарослей вереска в море, было всего метров двести. Кнут снял ботинки, дошел по воде до берега и привязал лодку к камню. Я предложил донести Лею до суши, но она только улыбнулась и предложила донести до суши меня.

Мы с Кнутом собрали дрова и разожгли костер, пока Лея чистила и разделывала рыбу.

– Однажды мы наловили столько рыбы, что пришлось взять тележку, чтобы разгрузить лодку, – сказал Кнут.

Он уже облизывался в предвкушении.

Я же не могу припомнить, чтобы в детстве особенно любил рыбу. Может быть, потому, что в те времена рыбу обычно подавали в виде зажаренных во фритюре котлет и палочек или в виде фрикаделек в белом, похожем на семя, соусе.

– Здесь тоже еды немало, – сказала Лея, упаковала всю тушку в фольгу и положила ее прямо в огонь. – Десять минут.