… и просто богиня (сборник)

Кропоткин Константин

– Как ты? – полюбопытствовал я. – Все в порядке?

Когда мы разговаривали в прошлый раз – это было еще осенью, – у нее закончилась интрижка с каким-то «лбом». «Лоб» был женат, хотел бросить семью ради Даши, но Даша не захотела; она была им сильно бита, но все равно не захотела. «Мне нужен был член, я его получила. Хватит», – объяснила тогда она.

– Я Машке во всем призналась, – вместо ответа сказала Даша.

«Зря», – подумал я. Скелеты лучше оставлять в гробах. И гробов не трогать – много едкой пыли.

– Я спать не могла. В глаза

ей смотреть не могла. Я сломала сама себя. И мне надо было себя восстановить. – В словах Даши было слишком много патетики. Актриса, что с нее взять.

– А теперь все хорошо?

Нет, не хорошо. Маша ездила в командировку в Сочи, там познакомилась с какой-то девицей, теперь переписывается, звонит, болтает с ней часами; девица даже приезжала в Москву.

– И все это на твоих глазах?

Нет, Даша и в глаза ее не видела. Но все знает.

– Я чувствую.

Думаю, она проверяет телефон Маши, обшаривает карманы, заглядывает в ее электронный почтовый ящик.

– И что вы собираетесь делать? – спросил я, но тут в спальню вошла Маша.

– Пойдем, надо ехать, – сказала она, одарив меня подобием улыбки.

Я подумал, что она тоже похорошела. Может, все дело в весеннем солнце? Седьмого было промозгло и мрачно, а восьмого все залило солнце. Окна казались грязнее обычного, а в квартире, к визиту гостей отмытой кудесницей Надей, было заметно каждую трещинку.

– Восьмого марта всегда так, – сказала Марьяна-маленькая, которая к этому времени тоже явилась: засияла, свежая, румяная, крепенькая, как садовый фрукт. Ей досталось сетевое стихотворение, в котором упоминались мужчины, бегущие по улицам с мимозами.

Есть девушки, к которым я сразу проникаюсь симпатией. Да и не я один. На джазовом концерте, куда мы недавно ходили вчетвером, Марьяну-маленькую сопровождал хмурый мужик: он все норовил поцеловать ее голое предплечье, а когда не целовал, то нежно, несмотря на здоровенные лапищи, придерживал. Думаю, это и был тот богач, которому Марьяна-маленькая уже много лет приходится содержанкой. Все официальные праздники она отмечает без него.

О чем бы мы с ней ни заговаривали, я, не умея прятать мыслей, вечно сворачиваю на надежность, уверенность в завтрашнем дне…

– Да, вечно, как на пороховой бочке, – на этот раз ответила она на мои сентенции, а дальше без всякого предисловия сообщила поразительную вещь.

У нее, веселой хохлушки, папа, оказывается, араб. С ним ее мать познакомилась в своем маленьком украинском городе. Араб уехал, оставил юную провинциалку беременной, а отец выгнал ее из дому. Сейчас мать Марьяны-маленькой живет вместе с ней в Москве. Подрабатывает нянькой.

– А в остальном я ее обеспечиваю. – Она качнула черной туфелькой с высоченным каблуком. Подошва у туфельки была ярко-красной и смотрелась необычайно эротично.

Последней пришла Лена, художница. Еще утром она позвонила и, извинившись, сказала, что опоздает на полчаса. «Приходи, когда сможешь», – успокоил я ее.

Смогла она часам к четырем.

– А это Лена, – представил

я новую гостью всем, кто ее не знал. – С ней недавно случилось чудо. Она проснулась и поняла, что потеряла голос. Ее лечили-лечили, но никак не вылечивали, а она однажды проснулась, а голос вернулся. Ну, расскажи!

Лена сказала: покрасила волосы в черный цвет, она с двадцати пяти лет полностью седая, как мама умерла, так и поседела, мамы нет уже давно, дочке двенадцать, выросла девочка, в школе учится хорошо, любит фотографировать и учит японский язык…. В общем, до чуда Лена так и не добралась. Коля припомнил похожую историю с одним знакомым американцем: вроде бы вирусное заболевание, которое дало осложнение на голосовые связки.

Лена объективно некрасивая, у нее большая голова и маленькое тело, она напоминает мне Чиполлино. Только с черными кудрями. Но у нее замечательное чувство цвета, она художница и умеет подбирать ткани так, что просто заглядение. На свой женский праздник она пришла к нам в черно-белых летучих лохмотьях, а проволочной жесткости волосы сцепила черно-белой рваной тряпочкой, напоминая, как всегда, о существовании театра и чудесных его возможностях. Сегодня Лена выглядела доброй феей.

Курящих почти не было. Только одна Зина. Она ушла в кухню и сидела там на диванчике с сигаретой и бокалом белого вина.

– Почему он тебе прислал эсэмэску на праздник – он тебя один раз видел, – а мне нет? – говорила Зина (я застал конец ее разговора с Колей). – Я ему сама говорила: «Я тебе не друг, а любовница». А он мне говорил, что я ему именно друг. Друг, блин. Ну, друг.

Я понял, что говорят они об истории полугодовой давности. Перед Рождеством было дело.

– Отпусти его, – сказал я, уже достаточно пьяный, чтобы давать советы. – Не держи, не думай про него. Оставь.

Зина сообщила, что скоро поедет на юг. С другим. А прямо сейчас муж приехать должен.

– Пора уже, – заключила она.

Скоро и персиковая Аня засобиралась.

– С подругой еще встречаюсь, – сказала она, накидывая цветастый платок на голову и вталкивая ноги в красные резиновые сапоги.

– Я б такие тоже носил, – сказал я.

– У меня после развода бесконечный шопинг. Остановиться не могу.

Уходя, Аня сказала, что позовет на хачапури. Добавила:

– Или на концерт. На выбор.

Я сказал, что лучше на хачапури, потому что кавказская кухня мне незнакома.

А Марьяна-большая в тот же вечер прислала сообщение на мобильник.

– «Это был самый счастливый день в моей жизни», – прочел я вслух под шум посудомоечной машины, лежа на диване перед уже убранным, голым совсем столом. – Преувеличивает, как всегда.

– Мы же не знаем, куда она от нас пошла, – сказал Коля, который сидел в кресле и смотрел в свой ноутбук; лицо его было освещено призрачным светом.

– У Ани – развод, у Даши с Машей – драма, Марьяна расходится со своим, другая Марьяна живет как на пороховой бочке, Ленка болеет, Зину любовник бросил. А они все равно счастливы.