И пусть их будет много
Шрифт:
Зато уже тогда Людовик умел ценить доброе к себе отношение. Как ни старалась королева-мать, ей не удалось добиться от сына признания, чьи это слова он так неосторожно повторил.
Имя Лапорта произнесено не было. Молчали и они: юный Филипп и его друг Жосслен.
Гнев Анны Австрийской и Его Преосвященства они пережили, сохранив привязанность короля и общие воспоминания.
Людовик жестом предложил Филиппу сесть.
– Мы сегодня изучали составленный вами отчет, - сказал.
– Я доволен вами, Филипп. Вами
Филипп де Грасьен склонил голову.
– Присаживайтесь, друг мой, - повторил король.
– Я хотел бы, чтобы вы рассказали мне о жизни в Новой Франции. Я хочу знать, как там живется моим добрым французам.
Пробило полночь, а Людовик все не отпускал его. Слушал внимательно, составлял в воображении картины далекой жизни, и глаза короля горели непонятным Филиппу огнем.
Уже начало светать, когда Людовик согласился прервать повествование:
– Вы великолепный рассказчик, - произнес глухо.
– Я представляю теперь все так, будто сам побывал там.
Помолчал несколько долгих минут. Потом произнес:
– Я слышал, вы не слишком довольны вашим супружеством?
– Сознаюсь, сир, иногда я устаю от сумасбродств моей жены.
Людовик кивнул.
– Жизнь, мой милый Филипп, - бесстрастный ремесленник. Она без устали шлифует людей, - всех, без разбору. Из одних в итоге получаются бриллианты, другими - и дороги не вымостишь.
– Он махнул рукой.
– Вы жалуетесь на чрезмерную живость ума вашей жены, а между тем, не хотите же вы сказать, что желали бы получить в жены вместо вашей теперешней супруги холодную и бесчувственную рыбу? Ну, например, мадемуазель Дюнуа. Помните, как детьми яростно дергали мы ее за волосы? А она хлопала белесыми ресницами и только всхлипывала, всхлипывала... Научись она тогда давать отпор обидчикам, - кто знает?
– возможно, жизнь ее сложилась бы иначе.
Король взял со столика перстень с огромным желтым бриллиантом, покрутил его так и эдак, полюбовался игрой света в бесконечных гранях. Снова опустил перстень на край стола. Потом обернулся к Филиппу:
– Ваша жена - бриллиант. А бриллиант никому ничего не должен. И оправе, в которую он вставлен, - тоже. С этим придется мириться.
Глава 2. Где твой дом
По небу ползли тяжелые тучи. Где-то вдалеке громыхал гром. Было душно.
Но Клементина, несмотря на это, радовалась прогулке.
Она забыла об усталости в тот самый момент, когда только опустилась в седло. Девочка, привыкая к новой хозяйке, некоторое время еще фыркала, танцевала, перебирала ногами. Потом успокоилась, почувствовав уверенность всадницы.
Сначала Клементина ехала шагом. Затем увлеклась, стала пускать лошадь рысью, потом галопом.
Густо пахло теплой землей и медоносами. В высокой траве, по обеим сторонам дороги, стрекотали кузнечики. Из-под копыт
Справа ровной изгородью рос кустарник, слева уступами поднимался вверх массив светло-серого песчаника.
Клементине вспомнилось детство, когда она могла целыми днями скакать верхом по холмам и перелескам. Она возвращалась домой в глубоких сумерках, для того только, чтобы наскоро перекусить, чем придется, и уснуть, едва добравшись до кровати.
Тетушки протестовали, как умели. Они настаивали, чтобы Клементина являлась домой к обеду: "Ребенок должен подчиняться правилам". Мать бранила ее за неаккуратность и ободранные коленки. Отец же только улыбался, когда его дочь возвращалась с прогулок вся чумазая и счастливая.
Он лучше других понимал эту ее любовь к свободе и лошадям. И порой даже, когда ему приходило желание промчаться по полям верхом наперегонки с ветром, брал ее с собой.
Так что Клементина, несмотря на долгую вынужденную паузу в общении с этими чудесными животными, - в Новом Свете ездить верхом ей не довелось, - не чувствовала никакого беспокойства. Она и теперь прекрасно понимала лошадь и наслаждалась возможностью ощутить себя единым с ней целым. Единственное, что доставляло ей неудобство - дамское седло. Привыкнув в детстве и юности ездить по-мужски, Клементина никак не могла примириться с новой для нее, неудобной, посадкой.
Ехать рядом с каретой Клементине было скучно. Так что довольно быстро она взялась расширять свое личное прогулочное пространство. Она обследовала каждое ответвление дороги, она уезжала и возвращалась, подавала лошадь вперед, чтобы через минуту-другую развернуть ее и с той же скоростью мчаться обратно. Ансельм де Ларош, которому Филипп поручил охранять госпожу, долго следовал за ней по пятам, как привязанный. Он порядком устал от этих бестолковых перемещений. Стал отлынивать, все чаще задерживался близ кареты, следил за Клементиной издалека.
Когда из кустов прямо на Девочку выскочила дикая свинья с выводком поросят, рядом не было никого.
Кобыла испугалась, взвилась на дыбы. Сзади громко что-то закричали. Клементина не слышала. Она изо всех сил старалась удержаться на лошади. В страхе, что та опрокинется на спину, Клементина ослабила поводья и ухватилась за гриву. Едва лошадь коснулась передними ногами земли, Клементина попыталась задрать ей поводьями голову, но ей не хватило сил и времени. Лошадь еще раз, другой поднялась на дыбы, потом закрутилась, заплясала на месте и понесла бы, если бы не Филипп.
Он успел как раз вовремя. Подлетев к бьющей задом, дрожащей от возбуждения кобыле, он ухватился за повод, перехватил Девочку под уздцы, вывел ее на шаг. Он говорил что-то успокаивающее - Клементина не понимала кому и что. Потом остановился, остановил Девочку, передал повод смущенному де Ларошу, соскочил со своего коня. Подошел, протянул руки:
– Спускайтесь!
Она едва не упала, ступив на землю. Оказавшись в безопасности, вдруг разрыдалась: